Он обставлен мебелью из темных пород дерева; тяжелые шторы плотно задвинуты. Раньше я никогда не задерживался тут надолго – не было причин. Но сейчас я внимательно осматриваю громоздкий рабочий стол. Он стоял здесь задолго до основания Пасторали – старинный крепкий стол из массива дерева, способный послужить еще сотню лет, на прочных деревянных ножках и с гладкой, лакированной столешницей.
Обойдя отодвинутый деревянный стул, я начинаю выдвигать ящики. Нахожу еще одну бутылку виски, несколько книг о местных растениях, коробочку с ключами от автомобилей, ржавеющих теперь на стоянке у южной границы. Ничего примечательного. Ничего, что помогло бы мне найти ответы на вопросы, звенящие в голове. На самом деле я даже не уверен, насколько они верные, что именно мне следует искать.
Выскользнув из кабинета, я возвращаюсь в гостиную. Пламя в камине уже затухает, но свечи на каминной полке по-прежнему горят. Внезапно в мои мысли вторгается образ Алисы. Пока она празднует свадьбу с Леви, ее муженек в этом доме, в спальне на втором этаже, встречается с другой женщиной. Мне становится не по себе. Мне больше не хочется здесь оставаться.
Пора уходить, пока меня не застукали. Но стоит мне двинуться к выходу, как взгляд падает на очаг. И выхватывает то, на что я поначалу не обратил внимания. На тлеющих поленьях лежит какой-то предмет, квадратный и явно сделанный руками человека. Отступив от уже открытой двери назад, я встаю перед камином на колени. В левом виске возникает странная пульсирующая боль. Вооружившись тяжелой железной кочергой, я подгребаю находку к себе. Секунда – и она выкатывается из очага на пол.
Это деревянная шкатулка. Ее края еще тлеют. Загасив звездочки пламени, я сдуваю со шкатулки сажу. Жду, когда она остынет, и только тогда беру в руки. Шкатулка маленькая, величиной с мою ладонь. И все еще теплая, но руку уже не обжигает. Вот что Леви бросил в огонь, когда я наблюдал за ним с крыльца! А я-то подумал, что это просто поленце или толстая щепка для розжига. Я ошибся, но вовремя смог все исправить.
Я спас шкатулку от огня. Петли слегка оплавились, но мне удается вскрыть крышку. Внутри клубочек металла. Блестящий, серебристый. На миг перед глазами все мельтешит. Проморгавшись, я достаю и расправляю на ладони находку. Это длинная серебряная цепочка!
В шкатулке есть что-то еще. Сложенное и придавленное к дну. Это листок бумаги. Записка. Несгоревшая! Даже не опаленная! Трясущимися пальцами я разворачиваю листок; пробегаю глазами текст. Я уже знаю, что это. Третья страница из блокнота Тревиса Рена. Последняя недостающая страница…
Би
Было ошибкой прийти сюда. Я открываю заднюю дверь, переступаю порог. Нога попадает в знакомую ямку в деревянной половице. На кухне пахнет свечным воском. Слух улавливает слабые щелчки: это потрескивают угольки в камине, находящемся в другом конце дома.
Леви один, Алисы Уивер с ним нет. Я слышала, как она заливалась на вечеринке веселым смехом, когда другие кружили вокруг невесты, прикасаясь завистливыми пальцами к ткани ее платья – наряда, в который облачались многие женщины общины в день своей свадьбы. Это платье, по их словам, уже давно потеряло былую белизну, приобрело желтоватый оттенок яичной сокрлупы, а его подол – в пятнах, не желающих отстирываться.
Алиса Уивер наслаждалась всеобщим восхищением, вдыхала его полной грудью, словно оно изначально предназначалось только ей. А ведь это не так! Это мной должны были восхищаться!
Я проскальзываю в дом Леви холодной осенней тенью; в горле клокочут слова, готовые выплеснуться наружу и обжечь язвительным ядом. Но стоит двери захлопнуться, и до меня доносятся неверные шаги по деревянному полу. А еще – затрудненное, неровное дыхание. Он слишком много выпил на свадьбе.
– Леви? – выговариваю я в темноту его имя.
Миг – и он оказывается передо мной, обдавая алкогольными парами. Рука Леви хватает мой локоть; ногти впиваются в кожу. Он ведет себя грубее, чем обычно.
– Пошли со мной, – бормочет мне на ухо его заплетающийся язык.
И я чувствую, как обмякает мое тело; странная уступчивость делает его покорным, неспособным сопротивляться прикосновениям Леви. Хотя разум активно бунтует, требует оттолкнуть его и урезонить. Но вместо этого я позволяю увести себя по лестнице наверх. А до ушей долетает отдаленное эхо – кто-то еще стоит на переднем крыльце, прислонившись плечом к стене дома.
Я ошиблась, решив, что Леви здесь один. Кто-то наблюдает за нами в окно. Но на верхней площадке лестницы я сдаюсь. Я уже не только не могу, но и не желаю сопротивляться. Чувствую лишь покалывание в пальцах и мочках ушей, в голове буря мыслей, но они не в состоянии оформиться в слова. Я нема, девушка, забывшая, зачем она сюда пришла.
Леви выпускает мою руку только в спальне. Я сажусь в ногах его кровати. В комнате пахнет корицей и кардамоном. Это запах Алисы. Это комната, в которой она спала. Но гнев, что направлял мои ноги к дому Леви и опалял щеки, уже испарился. Я не могу сказать ему ни слова из того, что хотела сказать. Я неспособна противостоять тем словам, что Леви нашепчет мне на ухо.
Как легко вернулась боль в мое сердце! Как быстро вспыхнула желанием моя плоть, еще недавно холодная и аморфная. И пресытить это желание могут только руки Леви! До чего же я слаба… Как этому мужчине удается – одним лишь мановением руки – обращать меня в сговорчивую, кроткую овечку? Непостижимо…
Леви подходит к комоду, выдвигает верхний ящик; в нем хранится его белье, тщательно постиранное, сложенное и убранное женщинами из нашей общины. Он всегда тяготел к порядку: предметы первой необходимости должны быть под рукой, а потребности повседневной жизни – удовлетворяться мгновенно. Интересно, – мелькает у меня в голове, – а с приходом в этот дом Алисы что-то изменится? Будут ли ее руки латать его одежду, нуждающуюся в починке, разглаживать ткань, соприкасающуюся с его кожей, развешивать на уличной веревке простыни для сушки? Сможет ли она влиться в его жизнь незаметно и идеально, полностью вычеркнув из нее меня?