Внезапно в гостиной становится холодно, от стен веет сыростью – как всегда во время сильного дождя.
– Если Леви узнает, что ты тоже переходил границу, он и тебя посадит под замок, – пытаюсь я сдержать слезы.
Тео пересекает комнату, стремительно и уверенно. Еще секунда – и он заключает меня в объятия. Я прижимаюсь лицом к груди мужа, закрываю глаза.
– Ты же понимаешь, мы не можем спрятать здесь Эша и Тёрка, – обдает мне волосы своим дыханием Тео. – Я хочу им помочь, но мы ничего не можем поделать.
У меня снова пульсирует в висках кровь; так всегда бывает, когда недосплю. А воображение рисует перед глазами сцену: Тревис Рен, чужой человек в нашем доме, проскальзывает на цыпочках на террасу, пока мы все спим. Тревис Рен… Наш собственный призрак…
– Все как-то неправильно, – тихо бормочу я, зажимая глаза ладонями.
Два человека пришли в Пастораль и пропали. Теперь два человека захотели уйти, и их заперли в сарае. Сердце ропщет в груди, в голове роятся мятежные мысли. Они вихрятся, пытаются вытеснить друг друга, мешают мне рассуждать здраво…
Тео
Жена наверху, а мне надо вернуться в сторожку – дежурить до конца смены. Я это понимаю, но ноги несут меня в задний коридор. И вот я снова открываю старую, покоробленную дверь на террасу. И замираю, озираясь по сторонам. Проверяю, все ли на месте. В горле странное клокотание. Из глубины памяти всплывает детская песенка. Может, это колыбельная или стишок, который нашептывают детям перед сном? Но когда захожу на террасу, воспоминания блекнут.
Я провожу рукой по металлической раме кровати, по матрасу. Ищу то, что мог не заметить. Но под матрасом больше ничего нет. Я подхожу к окнам, раздвигаю занавески, впуская в комнату пропитанный дождем лунный свет. Пытаюсь нащупать в оконных рамах трещины, выемки, в которых можно что-то спрятать. Выдвигаю ящик маленькой прикроватной тумбочки. Но он пуст, если не считать пучков травы по углам – следов, оставленных мышами. Я снова обвожу глазами комнату. Но другой мебели в ней нет. Как нет и подходящего места, где незнакомец перед исчезновением мог спрятать какую-то вещь в надежде, что ее потом найдут.
Над левым ухом подрагивает жилка. Боль странная, ноющая, мне незнакомая. Я поднимаю глаза на переднюю спинку кровати, на обои. Запачканные бледно-желтые нарциссы сморщились и искривились. Похоже, солнце и вода не бездействовали за долгие годы запустения. Я провожу рукой по складкам. Бумага местами отслоилась от стены; клей, прежде прочно удерживавший ее у поверхности, начал засыхать и отваливаться. Пальцы нащупывают шов. Я провожу по нему рукой до самого изголовья кровати и натыкаюсь на странную выпуклость. Обои в этом месте плотнее, чем везде. Я осторожно просовываю пальцы под топорщащийся шов. Как бы не разозлить паука или грызуна. Но вместо них пальцы натыкаются на сложенный клочок бумаги.
Я аккуратно извлекаю его, затем сажусь на край кровати. Бумага сморщилась от сырости, но мне удается развернуть и разгладить клочок на ладони. Это страница из дневника Тревиса! Вырванная из блокнота и спрятанная в кармане под отслоившимися обоями над спинкой кровати. От волнения буквы пляшут у меня перед глазами. Я с усилием фокусирую взгляд.
Тревис
Калла
Мне не хочется тревожить сестру стуком. Повернув ручку, я молча захожу в ее спальню и притворяю за собой дверь. Би лежит, свернувшись калачиком на боку. Лицом к окну, натянув простынь до самого подбородка.
В ее комнате сохраняется детство: на комоде, прислонившись к маленькому зеркалу, сидят две самодельные игрушки – кролик в сарафане цвета ярко-желтого подсолнечника и кукла в виде девочки с кошачьими ушками в платьице из набивной хлопчатобумажной материи с узорами из побегов и цветков лаванды и с ленточкой-бечевкой, вплетенной в рыжевато-соломенные волосы. Би выросла в этой комнате. Напевая песенки, любуясь лугом и подсчитывая разные оттенки тюльпанов, когда ее глаза еще видели. До того как она всего этого лишилась.