Из репродуктора над мастерской ветер принес песню. Каспар остановился от неожиданности. Песня без слов… На этот раз ее исполнял женский хор. Жаль, не услышал начала…
— Ты что? — обернувшись, крикнул Харис.
— Иду, — отозвался Каспар.
У машины они слегка повздорили из-за того, кому сидеть в кабине. Рейнис наотрез отказался. Пускай садится Харис. Пора ему привыкать к своему новому месту.
Всю дорогу ехали молча. И только когда показались крыши станционного поселка, Харис спохватился:
— Послушай, Каспар, мы что же, так и расстанемся с Рейнисом? Сбросим его на станции, а сами домой, да? Притормози-ка драндулет, магазин рядом!
Старенький грузовичок с большой зеленой будкой поверх кузова — ремонтная мастерская на колесах — неуверенно прошлепал по лужам и остановился напротив двухэтажной каменной постройки.
СЫНОВЬЯ
Никто нас не знакомил, и все же мы знали друг друга. В последнее время мне случалось бывать по делам в небольшом городишке Н-ского района, и всякий раз мы встречались с ним в чайной, просторном доме, стоявшем на городской площади рядом с автобусной станцией. В общем-то, это была не станция, просто навес с тремя стенами, под которым разгуливал ветер, и потому в холодную погоду пассажиры предпочитали дожидаться автобуса в чайной. Вот там я и встречал его.
Это был старичок, бедно одетый, изрядно потрепанный жизнью, но с какой-то особенной, детской улыбкой. Такое лицо приходится видеть не часто, чем-то оно напоминало изображения Деда Мороза, только без традиционных усов и длинной седой бороды. Много людей встречаешь в жизни, большинство проходит, так и не оставив в памяти следа. Но с этим стариком все обстояло иначе. Что ему нужно в этой чайной? Он не ел и не пил, и автобуса не ждал, просто сидел, прислушивался к разговорам, временами посмеивался вместе с другими, а если случалось встретить знакомого, охотно соглашался разделить компанию, хотя к чужому столу садился несмело, на самый краешек стула, и долго отнекивался, прежде чем принять предложенный стакан пива. Может, у него не было своего дома? А может, дом его холоден, пуст, неуютен, и одиночество заставляло все это искать в другом месте?
Зимним вечером, часов в девять, я снова открыл дверь чайной. Погода была прескверная, резкий, холодный ветер носил по площади колючий снег. А в чайной было хорошо, светло: в углу топилась круглая печь. Дверцы ее были раскрыты, и по стенам, на полу плясали языки пламени. За столиками ужинало человек семь-восемь. Официантка переговаривалась с буфетчицей. Из кухни плыл запах тушеной капусты, звон посуды, гулко звучали молодые голоса поварих. Все было знакомым, привычным, даже картины на стенах — копии с русских классиков, прилежно выполненные местным художником.
Я сел поближе к печке, заказал себе ужин и стал смотреть, как огонь обтекает сосновые поленья. В тот момент я совсем забыл про старика, которого прежде встречал здесь, но потом, еще раз окинув взглядом чайную, почувствовал: чего-то не хватает. Долго не мог вспомнить, чего же именно, и наконец понял: не хватает его. Хотел расспросить официантку, которая подошла помешать в печке дрова, однако не знал ни имени старика, ни его фамилии.
За окном бесновался ветер, его порывы заглушали голос репродуктора, висевшего за окном на столбе, он то кричал, то стихал. И в одно из таких затиший вдруг заскрипела дверь, и в помещение ворвался холодный ветер. Я повернул голову и увидел вошедшего, тот в нерешительности переминался с ноги на ногу, словно выбирая, где бы получше устроиться. Вероятно, больше всего на свете ему хотелось сейчас согреться, потому он и направился прямо к печке. На ногах у него были старые валенки с самодельными клееными галошами; серое, некогда добротное пальто из-за множества заплат стало пестрым; и варежки, которые он держал в руке, тоже в заплатах. Под мышкой у него было что-то завернутое в мешковину. Вероятно, пила, топор, долото или что-то в этом роде. Свою ношу он бросил в угол, рядом с печкой, и, немного отогрев руки, снял потрепанную ушанку, завязанную, как у детей, под подбородком. И только тогда я узнал его. Он тоже как будто вспомнил меня и приветливо кивнул. После этого мы перекинулись несколькими фразами о дровах, которые горели в печи, о том, что из-за метели автобус сегодня, надо думать, запоздает. Потом он подсел к раскрытой дверце печи и, протянув к огню свои старые жилистые руки, спросил:
— Наверно, в Ригу едете?
Получив утвердительный ответ, старик заметно оживился.
— Да ну? — переспросил он. — Так, может, моего старшего сына случалось встретить? Он там большой начальник… как это называется…
— Ну, что вы! — засмеялся я. — В Риге столько начальников, не счесть. И все большие.
— Это верно, — протянул старик. Он как будто обиделся, но продолжал с детским упрямством: — А все же он поглавнее многих больших начальников будет. Вот у меня тоже есть начальник — домоуправ. Но куда ему до моего сына! Сегодня, к примеру, говорит мне: «Слышь, старик, иди-ка ты в овощную лавку и заколоти как следует дверь кладовой. Да поживей, говорит, чтоб морковь не померзла». Ну, скажите, дорогой товарищ, разве так начальник разговаривает? Разве это культура? Мужик необразованный, больше ничего. А мой сын — уж будьте покойны!..