— Ты отцу не перечь… С ним лучше по-хорошему… Мне-то, думаешь, легко?
Краем платка мать вытирала слезы.
— Тебе здесь не холодно? — спросила она. — Может, еще одеяльце… Осень уже на дворе…
— Нет, мне не холодно, — ответила Юстина. — И потом все равно скоро уеду.
Когда мать спустилась вниз, Юстину вдруг охватил страх: неужели она не найдет сил порвать с родителями? Юстина горько усмехнулась, припомнив слова Бернсона: «Никуда ты не пойдешь!» И Юстину охватила страшная тоска по университету, книгам, картинам, музыке, по тому прекрасному миру, где забываешь обо всем, по тому миру, который она считала своим.
Скорей бы приходила осень…
И приснился ей сон: в синем небе слышится клич журавлей. Напевно и плавно скользит журавлиный косяк в лучезарной вышине, и она, Юстина, взмахнув руками, словно крыльями, уносится вслед за ним.
9
Все было летом… А лето прошло. По временам оно, правда, еще улыбалось устало, и тогда свинцовое небо понемногу очищалось, и в просветах туч светило солнце.
Хмурым, туманным утром Бернсон не спеша шагал на автобазу. Деревья вдоль дороги стояли притихшие. Было слышно, как с листа на лист стекают капли. Бернсону некуда было спешить. Он мог бы даже задержаться дома, да какая-то тяжесть лежала на сердце, и ему казалось, что на воле, за колючей проволокой забора, станет легче.
Бернсон рассеянно озирался по сторонам, словно там рассчитывал найти ответ своим мыслям. Он думал о Юстине, но мысли были путаные, несмелые, беспомощные. Казалось, ничего не произошло. Юстина сидела дома, никуда не выходила, ни с кем не встречалась, только… стала какой-то чужой. Спросишь что-нибудь — «да» или «нет», — и опять молчит. Он все испробовал, Даже посоветовал съездить куда-нибудь, хотя бы с тем же Каспаром. Но Юстина ничего не ответила — повернулась и ушла. И тогда он с ужасом понял, что ему не одолеть этой стены. Тут не помогут ни его кулаки, ни деньги, ни хитрость.
«Уйдет она, — думал Бернсон то растерянно, то с яростью, сознавая свое бессилие. — Уйдет и не вернется…» И он упрекал себя за то, что у него всего один ребенок, Юстина. Но тогда были тяжелые времена: война. Кругом гремели выстрелы. Никто не был уверен в завтрашнем дне…
А Юстина уйдет.
Бернсон остановился и поднял глаза к небу, будто испрашивал у него совета. Бог… Э-э, все это чепуха, нет никакого бога. Ни бог, ни черт не вернет ему дочери.
И, до боли сжав кулаки, Бернсон грубо выругался. Проклятая жизнь!
Позади послышались шаги. Его нагнал инженер Жак Япинь и пошел рядом с ним.
— Послушай, Бернсон, — сказал он, — знаешь, где твоя собака? Твой Джек?
Бернсон пожал плечами:
— Сбежала куда-то. Уж неделю как нет ее. Кормишь, кормишь, а потом возьмет и сбежит. Кто теперь доброе помнит.
— Пристрелили твоего Джека. Километрах в десяти отсюда. Колхозники за волка приняли.
ebooksa