— Ладно, молчу… Раз я ничего не смыслю. И раз я такая мещанка… А мальчишка без отца. Что бы стало с нашими сыновьями, не будь у них отца. Я тебя больше не буду беспокоить, тебе ведь надо отвечать за народное добро. А ему отнесу горячего чая. Наверное, совсем продрог. Хоть добром помянет наш дом.
— Нет, ты не должна этого делать. Не ходи к нему. Ну, сама подумай, что скажут рабочие? На что это похоже? Еще раз повторяю — не лезь не в свое дело.
Она уж было взяла чашку, но теперь поставила обратно. Молча вышла в соседнюю комнату. Дверь осталась приоткрытой, и Дивпэда слышал, как она всхлипывала. Он сказал:
— У меня и без того достаточно неприятностей. Дай хоть дома отдохнуть. А то ноешь, ноешь… К чему? Нашла из-за чего шум поднимать — лоботряса уволил.
Дивпэда насторожился, выжидая. Вздохнув, он продолжал:
— И что о чае беспокоиться? У них на кухне этого добра сколько угодно. Кто-нибудь да подаст. Ну, сама рассуди — начальник уволил, а жена чаем угощает…
И опять из соседней комнаты ни слова.
— Ну, хорошо, — проворчал Дивпэда, — не хочешь разговаривать, не надо.
Он подошел к буфету, достал бутылку спирта. Вернулся к столу, подлил немного из бутылки в чай, добавил сахару. Чай успел остыть, напиток получился отвратительный. Дивпэда задумчиво потягивал из чашки. В той половине дома тишина, рабочие, наверное, уже спят, где-то скреблась мышь. Он позвал кота, но тот куда-то запропастился, видно, на охоту отправился. Огляделся — чем бы заняться. Ничего не придумал. Жена молчала. Взгляд задержался на фотографиях, висевших в рамках на стене. Старший сын в парадной офицерской форме. Рядом — младший, снялся сразу после школы механизаторов. Он его взял к себе, велев поселиться в общежитии вместе с другими рабочими. Так оно вроде разумно и хорошо. Раз уж начал жить самостоятельно, рассчитывай сам на себя, нечего держаться за папеньку-начальника… И все ж он очень молод. Наверное, Тедису ровесник. Тедису… Интересно, что они сейчас там делают?
В соседней комнате погас свет. Легла спать, не пожелав ему покойной ночи… Ничего, день-другой подуется, отойдет. Скоро весна, распустятся листья, вот будет жизнь. И все-таки, что там эти мальчишки поделывают? А ведь и правда: у Тедиса нет отца…
Облокотившись на стол, Дивпэда погрузился в раздумья. В голову лезла всякая чушь, на душе было неспокойно. В четырнадцать лет Дивпэда лишился отца: вязал плоты, свалился в реку, а потом всю ночь мокрый пролежал у костра. В шестнадцать Дивпэда уже гонял плоты вместо отца… Как летит время… Нет, Тедису не быть плотогоном, слишком хрупок для такой работы. Наверное, спит уже.
Тедиса уложили в постель, укрыв одеялами, шубами до самого подбородка. Капитан выжал его мокрую одежду и развесил у печки на кухне. Потом всех выпроводили из комнаты, и они остались втроем — Тедис, Дивпэда-младший и он. Тедис застенчиво улыбался, когда Капитан налил в кружку спирта и заставил его выпить.
— Ишь как все обернулось, — сказал Капитан. — Теперь тебе мой спирт придется пить. У самого-то не осталось. Ну и растяпа ты!
Тедис медлил, и тогда Капитан стал ругаться — просто так, беззлобно, желая излить накипевшую ярость.
— Пей, тебе говорят! — кричал он. — Не то простудишься.
У Тедиса зуб на зуб не попадал, когда он спирт ко рту подносил. Выпив, повернулся спиной к приятелям. Наступило молчание.
— Мальчик, — произнес наконец Капитан, — неужели ты и вправду поверил, будто Лапайнис пойдет по тросу? Если бы ты перешел? Эх, непутевая голова, умишко-то в ней во какой маленький. Да ты б его палкой не заставил подойти к тому тросу.
И, не дождавшись ответа, он продолжал, понизив голос:
— А ты искупать его задумал, а? Сначала стишками морочил, потом еще искупать решил. Уж это, брат, ты чересчур. Только он все равно бы не пошел. На такое дело надо нервы иметь.
— У меня с ним старые счеты, — сказал Тедис не оборачиваясь. — Я еще пацаненком был… в первый год Советов землю нам дали. Так мне мать рассказывала. А землю эту от хозяйства Лапайниса отрезали. Вот как это было. Потом немцы пришли, и Лапайнис свою землю отобрал, а отца моего… Думаете, фашистам выдал? Нет. Взял к себе батрачить. Ни гроша не платил и кормил впроголодь. Такое отцу поставил условие, если, мол, хочешь остаться жив. И еще частенько призывал отца в свои комнаты и велел вслух читать разные стишки. Лапайнис, видите, любит поэзию… Он культурный человек… Потом призвали его в немецкую армию. Он отвез кому надо бидон сметаны, полсвиньи и вернулся домой, посвистывая. Вместо него призвали отца, верней арестовали, потому что отец тогда был болен и не вставал. А вскоре пришло извещение немецкого полевого суда о том, что отец расстрелян. За попытку дезертировать.
ebooksa