Обитель

– Со мной жить будешь, – сказала Яга. – Три года проживешь – в мир отпущу. Будешь среди людей ходить, пока в крови мертвая вода не закончится.

Стал мальчик у Яги жить. Год жил, другой, третий. Отпустила его Яга – в рот мертвой воды плюнула, в лесу бросила. Мальчик из леса вышел к отцу, к матери. Стал с ними, как все, мертвую воду свою растрачивать. Год тратил, другой, третий. А когда пошел ему тридцатый год, вода вся и кончилась. Проснулся мальчик, вышел из дому, а вокруг все мертвые и пальцами костлявыми в лес указывают. К Яге иди. Яга тебя ждет. Мальчик и пошел.

Адриан открыл глаза, посмотрел на мертвых братьев. У одного спросил:

– А Яга, знаешь, жива еще?

– Так… – Брат задумался. – Чтобы умерла, не слышал… У Варвары спросить надо.

Адриан снова прикрыл глаза. Хотел заснуть, но тут в глубине гаража хлопнула дверь, и все замолчали. По коридору раздались шаги, и в дверях появился знакомый мужчина. Игумен Успенского монастыря.

Ева то просыпалась, то снова засыпала. Ее снова куда-то везли на машине, но та больше не напоминала ей черного ворона. Была у Бабы сказка не страшная, добрая. Про ладью с гвоздями – вот и Ева теперь плыла по миру, словно на такой ладье. В затылке даже кололо, будто тупым гвоздем, но боль была не противная, а словно колокол – напоминающая, что нужно еще шоколадку надкусить и дальше спать, плыть по волнам.

Большая была ладья с гвоздями. Длинно плыла, загребала воду тяжелыми веслами. Волны бились о ее борта, рассыпались брызгами, оплетали доски. Ладья гвоздями стряхивала, рвала воду. Кривые рубленые гвозди из каждой доски тянули за собой горячий воздух, резали его. Не держали ни воздух этот ладью, ни вода, ни черные липкие водоросли, тянувшиеся с самого дна реки.

Водоросли были гадкие, глазастые, шипастые, ядовитые, жалящие. Смотанные, словно грязные волосы, гибкие, как длинные речные руки, кривые, как вены человеческие, плюющиеся черной кровью в воду, тянущиеся по течению, словно опавшая осенняя листва. Хватались водоросли за ладью, а та их драла гвоздями, ломала стебли, растягивала на нити. За ладьей этих нитей тянулось множество, словно хвост, которым мела она реку. За нити хватались рыбы, раки, речные твари. Гадюки по нитям скользили к ладье, но там о гвозди бились, раскалывались об них черепками, вытекали глазами в воду. Вся ладья, доски ее, залиты были кровью, слизью, водной жижей, поганым ядом.

Но в ладье, за досками, за гвоздями, тепло было, мягко. Большие лежали в ладье одеяла, теплые подушки, свечи горели толстые. Пахло приятно – медом, свежескошенной травой и вареной свеклой.

Ева открыла глаза и поняла, что, хотя она уже не плывет на ладье, но вот вареной свеклой вокруг и вправду пахнет. Еще пахло сосновыми досками, костром и мужем. Он сидел рядом, держал за запястье. Но смотрел в сторону – за окно. Ева осторожно села.

– Проснулась? – спросил муж. – Вот, смотри – Успенский монастырь.

Он указал на окно, и Ева подобралась к краю кровати, подтянулась к высокому подоконнику.

Успенский монастырь расположился на самом берегу Онежского озера, у основания высокого, утыканного скалами холма. Две церкви, кирпичные, квадратные, толстые, стояли посередине широкого двора, а по краям их тянулись одноэтажные мастерские, склады и кельи. У самой воды врастал в землю дом игумена – странный дом, сложенный частью из красного кирпича, частью из скальных глыб и старых, вымытых на берег волнами бревен. От дома в озеро уходили мостки, у которых на воде покачивались две лодки.

– Мы на небе? – спросила Ева. От окна к монастырю вниз тянулось белое облачное поле. В одном только месте из него торчало сухое дерево.

– Мы в своей избе, – сказал муж. – Нас сюда игумен поселил, не хочет, чтобы мы братьям в монастыре мешали.

Ева еще шире улыбнулась. На небе, наверное, еще лучше было, чем здесь, а здесь уже было очень славно.

– Мы теперь тут будем жить? – спросила Ева.

– Посмотрим, малая. – Муж тоже придвинулся к окну. – Тут еще решать надо.

Адриан заметил, что из одного из домиков монастыря появился мертвый человек, пошел вверх по склону. Идти ему было еще долго – тропинка у самого холма сворачивала, шла кругом под скалами, а значит, было время думать.