После молитвы Мишка почувствовала странную легкость в душе. Не облегчение – она чувствовала себя мрачнее, чем раньше. Скорее все вокруг вдруг потеряло ценность. Она поняла, что можно сесть на поезд и ехать в Питер к Вере. Не было никакой срочности в расследовании возникновения Обители: это можно было делать не прямо сейчас, а когда Вера поправится. Или не делать вообще – Мишка занималась срочными расследованиями, расследованиями, требовавшими остановить опасных преступников. А исследованиями Обители могла бы заняться Эля или другая хорошая журналистка. Конечно, оставались потенциальные связи Обители в России, но Мишка не была готова проводить моральную оценку торговли наркотиками и, соответственно, заниматься охотой на дилеров Обители. В Петрозаводске она собиралась найти девочку по имени Ева и увезти ее – не больше, не меньше.
Все эти мысли пронеслись в голове мгновенно. Во-первых, такие размышления не имели смысла, пока не прояснится вопрос о том, что именно случилось в Обители. Может быть, по городу еще ходил живой убийца. Во-вторых, нужно было точно установить, что Ева была среди погибших. Мишка просто чувствовала, что очень устала. Она выбралась из машины, перекрестилась, пошла к курильщикам.
Элеонора снова сидела в «буханке». Один за другим туда вернулись все прибывшие из города работники прессы – только телевизионщики все снимали что-то на пепелище. В «буханке» было душно и мрачно, но никто не жаловался. Лучше было сидеть здесь, чем бродить по снегу.
Следователь, который последние пятнадцать минут непрерывно разговаривал по телефону, сорвался в сторону – видимо, услышал что-то. Элеонора посмотрела на коллег, но никто не шелохнулся. Их можно было понять. Что бы там еще ни нашли в лесу полицейские, насколько это могло быть хуже или интереснее уже найденного? Элеонора тоже в первое мгновение не подумала последовать за полицейским, но потом собралась с духом, выбралась на снег. Ей в голову пришло, что в лесу могли найти выжившего или выжившую – и тогда она была обязана ради Мишки проверить, кто это.
В лесу было холодно и неуютно – снег больше не шел, но небо висело низкое, серое. Элеонора догнала следователя, когда тот уже махал рукой двум полицейским, стоявшим у края небольшой опушки.
– Здесь кладбище, – сказал один.
– Много? – Следователь подошел, остановился. Элеонора тоже замерла. На опушке из снега торчали деревянные кресты. Кресты были разного возраста, но на каждом имелась черная угольная надпись, видимо часто обновлявшаяся. Элеонора пробежала имена взглядом, остановилась на одном: «Раб Григорий». Достала телефон, отписала Мишке, потом отправила еще фотографию креста – но та не загрузилась. Интернет в лесу почти не работал.
– Знакомый? – спросил следователь, внимательно за ней наблюдавший.
– Может быть. – Элеонора секунду поразмышляла, потом решила, что смысла что-то скрывать нет. – Федеральная полиция считает, что где-то здесь в начале девяностых пропал Григорий Соловей, журналист из «Вестника».
– Федеральная полиция? – переспросил следователь. Он сощурился, медленно повернулся к Элеоноре: – Скажите, а вы точно журналистка?
– Да, – сказала она. – Вам документы показать?
– Не нужно. – Следователь махнул рукой Эле за спину, посмотрел мимо. – Там лопаты есть, тащите, начнем сейчас рыть, быстрее выясним, кто тут у нас. Вы… – Он снова повернулся к Элеоноре: – Если хотите, оставайтесь. Может, еще что-то о мыслях федералов знаете?
Фотография с крестом Мишке загрузилась, когда она уже снова сидела в такси, но и так было ясно, что все предположения верные. Григорий Соловей связался с Обителью и где-то там погиб. Конечно, предстояли экспертизы, генетический анализ останков, но Мишка уже не сомневалась в сделанных выводах.
Валентин Соловей, мужчина средних лет, лысеющий, в сером, таком же, как у коллег, костюме, не представлял, что его брат может кого-то интересовать, но честно постарался ответить на Мишкины вопросы. Валентину было семнадцать, когда старший брат разорвал отношения с семьей – с большим скандалом, битьем посуды и обменом оскорблениями с родителями, которым не нравилось, что их Григорий связался с какими-то религиозными фанатиками. Мать была уверена, что он однажды вернется, – но Валентин с тех пор брата не видел. Только раз в год от него приходили письма: сначала бумажные, из Питера, потом электронные. В фейсбуке[1] и одноклассниках Валентин брата не искал – считал, что тот сам, если захочет нормально помириться, напишет.
Перед тем как уйти, Мишка спросила о том, можно ли увидеть письма, которые присылал Григорий, и есть ли возможность поговорить с родителями. Оказалось, что отец Григория и Валентина умер в десятом, а насчет мамы Валентин сказал, что про брата с ней разговаривать нельзя – расстроится. Дальше давить Мишка не стала.
Письма Валентин показывать отказался, но дал почту, с которой писал брат. Мишка сразу же, в такси, написала туда письмо. Мелочиться не стала: написала, что мать и брат Григория погибли в автокатастрофе. Если Григорий был жив, должен был ответить сразу – но Мишка была уверена, что Элеонора все поняла правильно. На кладбище в Обители лежал именно журналист «Вестника».
Теперь оставалось выяснить личности остальных погибших. И в первую очередь опознать детей – хотя тут Мишка не знала, на что рассчитывать. Вряд ли женщины из Обители ездили рожать в Петрозаводск и регистрировали детей в ЗАГСе. Пока было не очень понятно, что она может сделать, а значит, нужно было продолжать начатую Элей работу: рассматривать архивы, искать возможные упоминания. Мишка открыла присланные Элей записи из передачи митрополита, стала перечитывать.
Такси привезло ее в то же кафе, в котором они сидели вчера с журналисткой, но Мишка не стала заходить внутрь, села на длинную скамейку у входа. Открыла третий выпуск «К Рождеству».
Элины записи заканчивались странно. Она написала: «3:04: Притча: о 2 братьях и сестре. Сестра орг-а приют. Братья стали св-ками. Братья стали иг-ами. Один в “лес”, один в “город” (П?). В чем же отл. л-й, отр-ой…». Про «Лес» говорила и Мария Селуева – Мишка сразу об этом подумала. И она же говорила про «брата и сестру», которые что-то такое организовывали.
ebooksa