Шелестов двинулся первым, Буторин отстал метров на десять и пошел по другой стороне улицы. Бабка шаркала валенками, опираясь на суковатую палку. Шла она неторопливо, часто останавливаясь, то поправить платок на голове, то проделать какие-то манипуляции с валенком правой ноги. Максиму вдруг показалось, что бабка таким образом элементарно «проверяется» – выясняет, не ведется ли за ней слежка. И в очередной раз, когда старуха остановилась, Шелестов юркнул в развалины, делая отчаянные знаки Буторину. Он видел, как Виктор озадаченно посмотрел на него, на старуху. Потом воспользовался тем, что по улице проехала машина, подняв клубы пыли, и перебежал на другую сторону.
– Что? – хмуро спросил он, догадавшись, что Максим что-то понял.
– Это не бабка! – уверенно заявил Шелестов. – Эта женщина старается не привлекать к себе внимания и фашистов тоже. Видимо, действует наша разведка, но скорее партизаны или кто-то из подпольщиков. Какая-нибудь бывшая актриса областного драмтеатра. Брать надо и выяснять!
– Ну смотри, – пожал плечами Буторин. – Тебе решать – ты командир.
– Обгони ее через развалины и выйди через квартал. Подстрахуешь, когда я ее нагоню. Будь готов схватить, зажать рот и затащить в разрушенный дом.
– А где она? – Буторин закрутил головой.
Пыль после проехавшей машины осела, но на улице никого не было. Ругнувшись с досады, Шелестов быстрым шагом двинулся по улице. Буторин снова перешел на другую сторону дороги. Они шли до того места, где видели старуху в последний раз. Шелестов, оглянувшись по сторонам, зашел в развалины через разбитую стену и прислушался. Буторин стоял на улице и делал вид, что никак не может прикурить сигарету. За это время он успел осмотреться, оценить обстановку, а заодно и осмотреть снаружи дом, в который, скорее всего, вошла старуха.
Максим, стараясь не шуметь и наступать там, где меньше битого кирпича, где более крупные обломки здания и бревна, прошел сквозь дом до следующей улицы. Здесь царил полный ужас. Узкий переулок был сплошь завален обломками разрушенных зданий. Пройти здесь, не сломав ногу, было, пожалуй, невозможно. Тем более для бабки. Да и бабка ли это? Так что же, она не вышла на эту сторону здания? Значит, она в доме? Шелестов снова вышел к пробитому в стене проему и привлек внимание Буторина. Тот увидел напарника, но не подал вида. Шелестов сделал ему знак быть внимательным и что он начинает осмотр нижнего и верхнего этажей.
Первой мыслью было желание начать с внутренних помещений первого этажа, но тут в голове опять стала мелькать все та же мысль. Не бабка, не старуха! Эта старуха не поднимется на второй этаж. А если она моложе? Да тут всего одна лестница, и та держится на одном честном слове. По ней очень сложно подняться, даже спортивному человеку. И Шелестов стал осторожно подниматься по разбитой деревянной лестнице, которая держалась за перекрытие второго этажа лишь одним углом.
Небольшой скрип, потом посыпалась штукатурка. Шелестов замер на месте, стиснув зубы. А если это подпольщица, и она сочтет меня агентом гестапо и просто застрелит? Вот дурацкая ситуация! Позвать, заговорить громко, объяснить, что я свой и меня не надо бояться? Насколько его слова прозвучат убедительно для подпольщицы в оккупированном городе, где свирепствует гестапо? «Я бы не поверил», – признался себе Максим и двинулся дальше, нащупывая в кармане пистолет. Да, дурацкая ситуация. И стрелять нельзя, и без оружия действовать глупо.
Поднявшись на второй этаж, Шелестов опустился на одно колено и стал осматриваться, держа пистолет перед собой на вытянутых руках. Кучи мусора, слежавшаяся пыль, потеки грязи на стенах. В углу пустые ящики из-под гранат. Советские. И на ящиках Максим увидел знакомое платье, знакомое пальто с вылезшей из дыр ватой и валенки. Ступая осторожно, не производя шума, он задом и боком, чтобы не выпустить из внимания ни одного метра помещения, подошел к ящикам. А вот и седой театральный парик, дырявый платок и картонный нос, который умелая рука с помощью жира и сажи умудрилась сделать похожим на естественный грязный старческий нос. Ах ты…
Снизу раздались негромкий возглас, вскрик – и шум затих. Теперь уже не таясь, Шелестов бросился вниз по лестнице. Деревянная конструкция зашаталась, грозя рухнуть вниз, но Максим не думал об опасности, он думал о Викторе. Ведь шум и крик раздались оттуда, где Буторин наблюдал за зданием. На первом этаже он увидел среди битого кирпича двух мужчин и, испытывая облегчение, опустил пистолет.
– Пытался скрыться, – пояснил Буторин, подняв мужчину на ноги. – Шустрый. Не было времени кричать и требовать, чтобы остановился. А что там у тебя? Где старуха?
Шелестов подошел к мужчине, руки которого Буторин стянул за спиной подвернувшейся проволокой. Посмотрел ему в глаза, а потом протянул Виктору картонный нос.
– А старуха вот она! Перед тобой. А там, наверху, его костюм, театральный грим. Тебе ни о чем не говорит чистое пятно вокруг его настоящего носа, которое по форме совпадает с картонным? И лицо в такой же саже, как и накладной нос. Хороший грим, хотя и из подручных средств. А еще вот это! – Шелестов взял за подбородок мужчину и повернул его голову к Буторину в профиль. – Шрам на виске видишь?
– Еще один? – процедил сквозь зубы Виктор, вытерев лицо сгибом локтя и пригладив седой ежик на голове. – Неужели повезло или снова подставленный?
– Sie sprechen Deutsch, кamerad? – с ухмылкой осведомился Шелестов, пряча в карман пистолет.
Ночью снова подморозило, и в землянке затопили печку-буржуйку. Коган сидел перед топкой и подбрасывал в нее нарубленные топором полешки. Сосновский аккуратно повесил недавно вычищенную офицерскую шинель, уселся у стола, разглядывая немца.
– А что у него за царапина на щеке? – спросил он с серьезным видом. – Кто-то хотел количество шрамов увеличить на его лице для пущей правдоподобности?
– Нет, – отозвался Шелестов. – Это Виктор перестарался. Прыти у этого камрада хоть отбавляй. Циркач да и только.