– Они, не сомневайся, – согласился Сосновский. – Если бы фрицы решили нам подсунуть липу, то не стали бы так заморачиваться. Они поступили бы проще и надежнее. И, кстати, я хорошо знаю, как в рейхе оформляется документация. Подписи тоже настоящие.
– А что с Майснером? – кивнул на немца Шелестов.
– Терзания, – усмехнулся Сосновский. – Переживает, что я только что убил двух немецких солдат. Видите ли, когда абстрактно где-то на огромных просторах страны гибнут немцы, этот факт его не особенно трогает. Он даже нам помогает, чтобы Германия побыстрее проиграла войну. А вот эти два человека вызвали, видите ли, в нем сострадание. Себя лично считает виновным в их смерти, чуть ли не убийцей.
– А ты что?
– А я объяснил ему, что теперь у него нет иной дороги, кроме как ехать в Советский Союз. Получить у нас политическое убежище и строить новую жизнь. Хотя что будет в Германии после Гитлера, мы с тобой не знаем, но догадываемся. Он может вернуться на родину и помогать строить новую Германию. Как-то так я ему и объяснил.
Майснер неожиданно поднялся, одернул шинель и закинул на плечо ремень «шмайсера».
– Я прошу простить мне эту слабость, – заговорил он спокойно. – Поймите меня правильно, что это нелегко. Там, когда был бой и когда ваши разведчики убивали немцев, это был бой, там каждый стрелял в каждого. И там мне было страшно, там преобладали иные ощущения. Сейчас и здесь вы просто убили двух доверившихся вам немцев. Обманули и убили. Но это тоже война, однако с такой формой войны не может мириться сознание солдата. Я вас не осуждаю. Я просто пытаюсь объяснить вам, что пережил. Это мой долг, в том числе и перед погибшими здесь немцами. Долг приложить все усилия, чтобы прекратилась эта война, чтобы перестали гибнуть солдаты, чтобы правительство Германии поскорее поняло бессмысленность этой бойни и подписало мир с вашей страной. И вывела войска из Советского Союза.
Сосновский перевел Шелестову слова Майснера и собрался, было, объяснить немцу все его заблуждения по поводу мира. Но Максим остановил его.
– Не надо, Миша, пусть пока пребывает в плену собственных заблуждений и иллюзий. Они еще пока не поняли, что эта война закончится, но только не так, как они думают. У нее только один финал – разгром немецко-фашистских войск и войск их союзников, наши войска в Берлине, арест всех военных преступников и международный военный трибунал над ними. Мира подписывать в Германии не с кем. Это не правительство, это нелюди, нечисть, которых земля не должна носить.
Кузнецов не знал, но чувствовал, что грядет новая череда карательных операций. В населенные пункты стягивались войска. Причем пехотные части, егеря. Собирались по селам сводные отряды полицаев. Вдруг ужесточился пропускной режим на дорогах, участились обыски в городах и селах. Немцы неожиданно перекрывали целые кварталы и всех, кто оказывался внутри оцепления, старательно обыскивали, осматривали, допрашивали. В селах облавы и обыски по домам стали обычным делом. И когда на базу прибежал наблюдатель с опушки леса и доложил, что на дороге остановилась колонна немецких машин и высаживаются солдаты, командир партизанского отряда, не медля ни минуты, приказал сворачивать лагерь, брать только оружие и самое необходимое.
И тут в воздухе засвистели мины. В панике закричали женщины и стали хватать детей, заржали и стали рваться с поводов кони. Партизаны выбегали из землянок, на ходу забрасывая за спины вещмешки, застегивая ремни. Мины рвались, выворачивая комья не оттаявшей до конца земли, сбивали молодые неокрепшие осинки, они попадали в крыши землянок, разбрасывая бревна, калеча людей. То там, то здесь стали слышны крики раненых. А со стороны опушки уже раздавались автоматные очереди, длинными очередями били «дегтяри» и немецкие МГ. Это заслон вступил в бой с карателями, давая возможность отряду оторваться и уйти дальше в леса.
– Пашка, уходи, – заорал Кузнецов, увидев, что среди деревьев появились серые немецкие шинели. Враг охватывал базу отряда с двух сторон, отрезая от глухих брянских лесов. – Уходи, пока можно!
– Я с вами! – упрямо ответил паренек и, встав боком к дереву, дал несколько очередей в сторону атаковавших фашистов.
Несколько пуль попало в ствол, осыпав Пашку сбитой корой и мелкими ветками. Он пригнулся и бросился в сторону, к другому дереву. Все как учили: менять позицию почаще, не давать врагу обойти тебя, маневрировать. Женщины бросали на телеги нехитрый партизанский скарб, сажали детей и, нахлестывая коней, двигались дальше в лес. Но и с этой стороны появились фашисты, вон упала женщина в поварском переднике, повалилась на передние ноги и забилась раненая лошадь, в ужасе закричали дети. Кузнецов увидел, как комиссар отряда поднял нескольких бойцов и с криками «ура» бросился навстречу врагу в контратаку. Женщины хватали детей и на руках уносили дальше от поляны.
Партизаны сцепились с карателями. Началась дикая рукопашная, когда бились один на один, как звери. Удары наносили автоматами, ножами, лопатами, даже подвернувшимися под руку камнями, а когда не было ничего, то руками рвали рты, выдавливали глаза, кусали зубами. Самое страшное на войне – это рукопашная схватка, когда в один миг люди перед лицом неминуемой смерти перестают быть людьми. Убить врага любой ценой, любым способом, иначе умрешь. И люди дрались, дрались, дрались!
Упал комиссар с прошитой автоматной очередью грудью, один партизан, на которого навалились трое гитлеровцев, подорвал себя гранатой. Лес затягивало дымом от горевших землянок, хрипом и стоном дерущихся людей. Стрельбы почти не было, только крики, хруст костей, предсмертные вопли раненых. Кузнецов, судорожно вцепившись пальцами в окровавленное бедро, схватил Пашку за воротник и притянул к себе.
– Дурак, дурак! Беги в город, – выдохнул командир. – Передать надо, что случилось, что связи нет с большой землей, рации нет… беги, Пашка! На тебя вся надежда… Ты только добеги, сынок…
Пашка посмотрел на поляну, в глаза командира и, наконец, по-взрослому все понял. Он только кивнул, облизнув пересохшие губы, и бросился в сторону кустарника. Вслед ударила автоматная очередь, но пули злобно и с опозданием вгрызлись в мерзлую землю. Паренька на поляне уже не было.
Теперь Шелестов установил круглосуточное дежурство. Он чувствовал, что обстановка накаляется. Надо было срочно, любым способом вырваться из тыла немецких войск и вернуться с документами к своим. Пашки не было вторые сутки. После нападения гестаповцев на конспиративную квартиру связи с подпольем не было никакой. Надежда только на партизан и на прежний план эвакуации группы и секретных планов гитлеровцев. На лесной поляне должен сесть маленький У-2, забрать документы и двух членов группы. Второй самолет заберет остальных. Партизаны держали расчищенной небольшую площадку, которая позволяла сесть и взлететь легкому фанерному самолету. Правда, два человека в задней кабине утяжеляли машину, но все равно поляны должно было хватить для взлета.
– Максим, – Сосновский подошел и встал рядом с Шелестовым, глядя вдаль на речушку. – Надо рисковать. У нас мотоцикл, оденемся в немецкую форму и вдвоем прорвемся к партизанам.