Каждую ночь я засыпал под ясными звездами, и просыпался ровно за несколько минут перед грозой – небо кромсалось молниями, ветер стенал, не зная, куда себя деть, озеро, казалось, вертелось на ребре. Брал кровать и в полусне переносил в ангар. А наутро – божий день, как и не было ничего. Шел в лес, завтракал на лугу, немного снимал – оленей, нильгау, но они уже знали меня, помнили. Словно играешь в шахматы с тем, кто все твои ходы изучил, как и ты его. Возвращался и, раздевшись на берегу догола, заплывал до середины озера, вел взглядом по кромке леса, цедил недостижимое. Сачин как-то увидел с пригорка, попросил голым не плавать. Почему, спрашиваю, никого ж тут до горизонта нет. Но я же, говорит, есть.
Проснулся среди ночи, сон ускользал, как та красная ткань в руках у него, которую он взметал над собой, стелил понизу и уводил за спину. Как матадор мулету. Но это был не матадор. Он стоял посреди озера, вот этого, рядом. Испанец, учитель танцев. И вертел вокруг себя эту красную ткань. Но это была не ткань, а Тая. То ткань, то Тая. Стоял, пританцовывая, прямо на воде, и вертел ее. Так быстро, что не уследить. Взметал, стелил, уводил за спину. В каракулевой шапке с ушками и косичкой, как у матадора, но не он. Ветеринар, цирюльник? По водам, яко посуху. И смех – ее, тоненький, полевой, но не оттуда, а с другой стороны, где-то позади меня… Ни его, ни озера, лишь эта красная ткань, ускользающая, только краешек от нее, защемленный между берегом и водой, когда проснулся.
В один из дней, к перевернутой лодке на берегу, где сидел ловя интернет, подъехала машина. Остановилась на расстоянии, из нее высыпало человек десять в масках. Врачи и их деревенские помощники-волонтеры. Ближе не подходят. Тот, который клеймо хотел ставить, кричит оттуда: здравствуйте, сэр, как вы себя чувствуете? Отлично, говорю. Спасибо, сэр, спасибо, кивают, перекрикивая друг друга, садятся в машину и исчезают.
Конечно, все лучше и не придумать. Если бы только ходить в лес, как это было раньше, а не выжидать, оглядываясь на всю эту кутерьму. А то получается счастье какое-то пыточное: вот он, лес, вот ты, и все у тебя есть, а не войти. По-настоящему, по родному и безоглядно – не войти. Завтра надо уже рискнуть, пора. На дальний луг. Только подумал, и звякнуло письмо. Немецкое консульство. Завтра в пять вечера сбор в отеле Тадж в Мумбаи, вылет на следующий день. К вечеру они пришлют подробности и официальную бумагу от консульства, способную, как они надеются, помочь в передвижении при перекрытых дорогах.
Сказал Сачину, он очень воодушевлен, уже нашел машину в деревне и двух водителей, готовых ехать. Переговаривается с полицией, какой-то изощренный план обсуждают. А я ушел в лес.
Лег на первом лугу под деревцем. Обвел взглядом округу, пригляделся: кто же это там, как я, лежит вдали под таким же деревцем? Приблизил королевским зумом: нильгау, самец! Лежит и, обернувшись через плечо, смотрит на меня. Ох, божечки, не надрывай мне сердце. Вот так, значит, все заканчивается. Луг, и по сторонам его – вы двое, под деревцами, глядящие друг на друга – ты и он. Конец фильма.
Ночью не мог уснуть, смотрел на звезды, думал. Может, остаться, не ехать? Ты здесь, и ты знаешь это чувство, когда мир со всех сторон прильнул, как дети к окнам. Ты – как дети к окнам. Дитя и демон. Прислушайся к себе. Остаться? Такого ведь уже не будет, никогда, если уедешь. Все налаживается, уже почти. Даже деревня потихоньку подтягивается в твою сторону, люди, уже не шарахаются, наоборот, помогают. Вот-вот уже сможешь ходить на дальний луг. День за днем, месяцы… Вряд ли. Даже если округа поутихнет и Сачин оклемается, и пандемия пойдет на спад, даже если о тебе забудут – рано или поздно егерский патруль тебя заметит в лесу, и все кончится, останется домик на рыбном хозяйстве, и ты в этой ловушке, в лучшем случае. Да и пандемия может затянуться. А рейс, возможно, последний. И все же. И все же. Ты ведь жить не можешь, дышать, как оказалось, без этого леса, без этих твоих нильгау, седьмой десяток мальчишке, а он не может, даже стыдно и страшно сказать: и от людей отказался бы ради этого, не навсегда, наверно, но в какие-то минуты – да, потому что здесь начинаешь так быть, как нигде больше – ни с людьми, ни с книгами, ни во сне. Уезжать?
Утром приехала машина врачей. Развернули небольшой госпиталь под деревом. Меряли температуру, давление, что-то еще. После каждого теста вскрикивали, ликуя: спасибо, сэр! И поздравляли с результатом меня, но еще больше – друг друга, передавая по рукам эту, уже рваную бумагу с записью измерений, которую я должен был взять с собой в дорогу. Уехали, просветленные, чуть ни в слезах.
Собрался. Обнялись с Сачином. Опустил взгляд через его плечо на землю: большой коричневый скорпион медленно вытанцовывал позади него. Не надо, сказал, Сачин, я потом уберу.
Озеро скользило вслед за светом, задергиваясь, как занавеска, пока не стемнело, оставив тонкую горящую щель. Это и останется в памяти. Озеро, медленный танец скорпиона и нильгау вдали под деревцем, обернувшийся ко мне. В никогда.
Выехали в десять утра. Впереди – два молодых водителя в масках, я на заднем. Накануне вечером пришли бумаги из немецкого консульства. Остановились на хуторе у въезда в заповедник, чтобы распечатать у доктора в ветеринарном домике. Чуть ни весь хутор сошелся провожать, а некоторые с объятьями, даже тот штрейкбрехер, вызвавший полицию по моему возвращению с рынка, извинялся за горячность, смущенно протянул завернутые теплые чапати в дорогу.
Из бумаг у нас письмо от немецкого консула, такое же письмо от украинского, с указанием содействия МИДа Индии, что было правдой, они связывались насчет меня. И бумага медицинского освидетельствования с печатью, которую эти айболиты, выронив, весело искали в траве у озера.
Заехали в полицию в Бхадре, там должны были выдать главную подробную бумагу с номерами машины, именами водителей, пассажира и маршрутом следования. Ту самую, о которой шли переговоры со вчерашнего дня. Бумага эта оказалось не просто главной, а единственной, на которую обращали внимание на блокпостах, а их предстояло около пятидесяти на протяжении всей тысячи километров до Мумбаи. На консульские документы вообще не смотрели, пролистывая.
Дорога была совершенно пустынной, такой Индии я еще не видел – как после тихого незаметного конца света. Безжизненные просторы, оцепеневшие дома, брошенные в кюветах грузовики, ни людей, ни дуновенья жизни. Лишь спустя несколько часов увидел одиноко бредущую по дороге корову. Под высоким и безразличным солнцем.
Рупий у меня оставалось лишь на половину оплаты этого переезда. Договорились с Сачином, что дважды в пути заправлю бак по карточке, если получится. И там же, на бензозаправках попробовать провести через карточку обналичивание. В этом я мало понимал, карточкой в Индии почти не пользовался, предпочитая запас наличных и обмен валюты, да и завел ее относительно недавно. Водители по-английски не говорили, Сачин им объяснил насчет денег и сказал, чтобы звонили ему с бензозаправок, он поможет. На первой не прошло, заправщики отказались, на второй, а их было всего две на весь путь, мне нужно было расписаться на маленьком экране кассового аппарата в руке заправщика, его окликнули, он резко обернулся, вместо подписи у меня получился длинный прочерк. Тем не менее все сработало, отсчитали пачку денег. Что там у меня на счету, я уже и не пытался гадать.
Гнали на пределе возможного, но уже было ясно, что к указанным пяти вечера в Мумбаи не успеем. Какие-то из блокпостов мы проходили почти без потерь, на других задерживались надолго. Каждая такая проверка могла быть последней, пару раз нас уже заворачивали, несмотря на все наши бумаги. Весь день я пытался связаться с консульством и организаторами вылета. Телефоны не отвечали. Контактных номеров они в бумагах не оставили. Еще утром я написал по обратному адресу, что, вероятно, несколько опоздаю, поскольку нахожусь в тысяче километров, в глуши, и дорога пока непредсказуема. Хотя они это знали со времени моей регистрации. Ответа не было. Наконец поймав интернет на подъезде к какому-то городку, я нашел телефон отеля, трубку снял директор. Выслушал, был очень благожелателен, да, говорит, все отъезжающие уже в холле, сейчас он попробует найти кого-нибудь из руководителей. Разговор с ними длился около получаса, после первых слов я так опешил, что не сразу нашелся. Все опоздавшие на предварительную встречу в отеле допущены к полету не будут. Сколько же опоздавших, спросил я. Вы один. Но вот же я, можете поставить галочку или что вам там нужно, через несколько часов я буду в отеле, все мои документы у вас есть, я в списке пассажиров, вылет ведь только завтра днем. Понимаем, говорят, но ничем не можем помочь. Но вы ведь даже не предупредили, что это время встречи в отеле – обязательное условие вылета, а не просто начало переклички и заселения в отель сумевших добраться. Будь такое написано или сказано, я бы даже не трогался в этот бессмысленный путь. Документы вы прислали только вчера вечером, быстрее, чем это получается у меня, добраться в Мумбаи сейчас просто физически невозможно, и вы это знаете. Да, говорит уже женский голос другого руководителя, понимаем, но вы уже вычеркнуты из списка. Третий голос сказал, что последний срок для меня – десять вечера.
В десять, при въезде в Мумбаи, мы около часа простояли на блокпосте, одном из самых суровых, автоматчики грелись на обочине у костра, безучастные к нашей машине, поставленной на площадку. На улицах двадцатимиллионного города ни души, лишь редкие патрульные машины, движущиеся со скоростью пешехода. В первом часу ночи мы подъехали к отелю. Водители, посовещавшись, протянули мне часть денег, заплаченных им. Тебе сейчас нужней, все нормально, мы друзья, объяснили они жестами. И отправились в обратный путь.
Холл был пуст. Портье предложил номер. Самый бюджетный – сто долларов в сутки. Спросил его, могу ли дождаться утра в холле. Присел в роскошное топкое кресло у журнального столика. Невероятный отель, настоящий Тадж отмахали. Из-за спины бесшумно протянулась рука с подносом: поужинайте с дороги, это за наш счет. Спустился директор, приятный седобородый старик профессорского вида. Поговорили немного, деликатно коснувшись происходящего с этим вылетом, он все понимает. Неожиданно сошлись на страсти к джунглям, он побывал чуть ни во всех заповедниках, правда, в рамках позволенного, на сафари. Если вам что-нибудь понадобится – обратитесь к портье, я буду рядом. Надеюсь, все у вас утром сладится.
Утренние переговоры с организаторами ни к чему не привели. Последний разговор был в отдельной комнате, где собрались они все четверо во главе с представителем консульства, не снимавшим с рук черных кожаных перчаток. Сказал им напоследок на их бессменное «ничем не можем помочь», что даже когда человек по ту сторону жизни и уже бездыханен, ему все же пытаются помочь, надеясь на хоть призрачный шанс. Они же, в несравнимой с этим ситуации, и пальцем не шевельнули. При том что самолет, судя по количеству приехавших, полетит на треть пустым. Очень сожалеем, повторили они, поглядывая на часы.
В холле уже все сидели с вещами в ожидании трансфера. Я прошелся по рядам, предлагая обменять на евро оставшиеся них рупии, у кого есть. Не особо удивляясь, что многие старались сделать это по сказочному для себя курсу. Я не возражал, какой называли, так и менял. Бог весть, сколько и где придется тут жить. Это, как сказал работник консульства, последний эвакуационный рейс.
ebooksa