Вызовы Тишайшего

Вспомнил и другое письмо гетмана Золотаренко царь Алексей Михайлович ему в Смоленск: «По отпущении послов наших до вашего царского величия на другой день вернулся наш подъезд счастливо, который посылали мы есмя до Бобруйска и до Королевской Слободы. Где за милостью Бога всемогущего и великого князя Алексея Михайловича, государя нашего, товарство наше, прошедшее до тех городов оных взяли, в которых врагов и недругов вашего царского величия пребывало. И тех всех, что было служилого люду, поляков и немцев, под меч пустили, а города без остатку попалили, чтоб не было при чем держаться врагам и недругам вашего царского величия».

В Полесье о легендарном непобедимом Золотаренко во время его похода в белорусские земли стали говорить, как о злонамеренном оборотне и опасной нечистой силе. Дошли до Тишайшего царя и первые жалобы, и доносы-пасквили воевод-завистников о «подвигах» лихого наказного гетмана Ивана Золотаренко: «Военные подвиги, которых отрицать нельзя, черкасского гетмана сопровождались, однако, страшными жестокостями. Перед его именем трепетали жители городов, к которым он приближался; в лучшем положении находились города, покорившиеся царским воеводам, например, Могилев, сдавшийся 24 августа Воейкову и Поклонскому, могилевскому шляхтичу, выехавшему добровольно на русскую службу и пожалованному в полковники. Казак в душе, Золоторенко не мог примириться с таким возвышением ненавистного ему шляхтича, и вскоре между ними началась открытая вражда. Золотаренко разорял Могилевский уезд, увозил хлеб, угонял скот, бил людей Поклонского и грозил убить самого полковника. Напрасно воевода Воейков старался удержать от бесчинства его казаков».

Воевода Поклонский, жалуясь на гетмана Золотаренко и отказываясь даже от пожалованного ему звания полковника, писал царю 15 сентября: «Бью челом вашему царскому величеству, укажите мне где-нибудь жить, а здесь подле Золотаренка ни за что служить не стану, боюсь его пуще ляхов». Тогда благоразумный государь Московский, недаром носящий имя-прозвище Тишайшего, оперативно распорядился послать в Могилевский уезд, стрельцов для защиты крестьян от казацких насилий, оставил Поклонского в Могилеве. Вот таким был дипломатом царь Тишайший: оставил в полковничьем звании шляхтича Поклонского и гетмана Золотаренко не обидел подозрениями и опалами, несмотря на многочисленные жалобы, приходившие на него. Пировал вместе с обоими атаманами знаменательную победу – долгожданного взятия Смоленска после неудач воеводы Шеина! – оказал милостивый прием в своей ставке под Смоленском, где 24 сентября, по случаю сдачи города, черкасский гетман, вместе с другими почетными гостями, присутствовал на торжественном обеде в царском столовом шатре. Тогда же, в награду за его военные заслуги, ему пожаловано было местечко Батурин с селами.

И в благодарность царю за доверие и пожалованное местечко подвыпивший наказной гетман Иван похвастался перед государем своей фамилией и особенностями судьбы и воинственного бесстрашного характера. Он поведал царю свою тайну: мол, он, Иван Золотаренко считался «характерником», то есть заговоренным, пользующимся защитой потусторонних сил. Этим объясняется и его военную удача, и неуязвимость от вражеской пули и сабли. Но только враги, чтобы как-то оправдать свои поражения, также охотно приписывали Золотаренко связь с нечистой силой.

– А я чистый и бесстрашный… Это Тимош связался с нечистой силой, когда повесил голой Гелену, предложившую ему стать ее любовником, чтобы утаить кражу казацкой казны… Посему, узнав о казни сыном его неверной жены Гелены-Мотроны, гетман «Хмель» побыстрее женил своего непутевого сынка на дочке Молдавского господаря… Да не в коня корм со знатной женитьбы вышел, отомстила Тимошу нечистая сила, которая сидела в голой повешенной Гелене-Мотроне… А я чист перед тобой, государь, и фамилия у меня чистая и сияющая драгоценным золотом…

– Да фамилия у тебя, гетман, золотая… – согласился Тишайший. – Откуда такая знатная фамилия пошла – Золотаренко – твоя и сестры твоей, супруги гетмана Хмельницкого?

– Фамилия знатная и сияющая досталась мне от батюшки от богатейшего и первого в Корсунской земле ювелира Никифора Золотаренко. И я бы был первым ювелиром, недаром получил через батюшку отменное образование, имея ко многим наукам и языкам склонности и природные способности. Только я перед тем, как пойти воинской стезей и стать, если Господь даст, стать первым Гетманом после «батьки Хмеля», сначала построил в Корсуне на личные средства церковь Рождества Христова, чтобы род наш Золотаренко все в округе помнили и почитали. А потом взял саблю в руки и сел на коня, чтобы с батькой Хмелем и товарищами Запорожья встать за веру православия…

– Значит, ты заговоренный и неуязвимый ни для кого воин, – усмехнулся Тишайший, – ничем тебя не взять… Ни пуле, ни мечу, ни ядру пушечному…

– Считай так, государь… За мою неуязвимость и заговоренность любят меня товарищи, и я их всех люблю. И раз я принес тебе присягу, то не изменю тебе и не погибну… Не отлита ещё такая пуля и меч такой ещё не выкован, чтобы сразить Золотаренку… А от ядра уклонюсь, мимо пролетит…

И был тост царя-дипломата сначала за гетмана Ивана Золотаренко и потом за полковника-шляхтича Поклонского и, разумеется, за многих сильных русских воевод, вершителей Смоленской победы. А гетман Иван доверил царю свою родовую тайну неуязвимости и заговоренности, мол, ещё задолго до начала становления христианской веры, еще в библейские времена язычества у славян, как и других народов, воинский полководец, вождь племени должен был обладать особой харизмой и воинской удачей. Не случайно гибель предводителя-полководца в бою могла вызвать панику и бегство, как знак того, что боги или удача отвернулись от его дружины, отборного или смешенного войска, составленного из удачников и неудачников в воинском деле. Бравирование же предводителя своей храбростью и способностью оставаться целым и невредимым воодушевляло войско. В том же «народном» казацком войске мистические воинские культы держались с особой силой и почитались невероятно широко. Особо эти верования были широко распространены у казаков Запорожья.

– Открою тебе тайну, государь, – сказал захмелевший Иван Золотаренко, – всё же легко ранить меня можно. Но «заговоренный» и удачливый полководец не должен показывать, что его могут ранить. Получив легкое, не смертельное ранение, лучше скрыть это ранение от своих верных бойцов, подчиненных воле атамана, гетмана… Так меня и своего сына Тимоша, покойного несчастного Тимофея «батька Хмель учил»… Смотри, государь… Видишь?

С этим словами Иван распахнул на груди свои одежды. И показал на рану на левом предплечье, недалеко от сердца. И повторил свой странный хмельной вопрос:

– Видишь рану, рядом с сердцем, государь…

– Вижу…

– Только тебе покажу и больше никому на свете… А убить меня можно только особой серебряной пулей – прямо в сердце… Простая свинцовая пуля, даже попав мне в сердце, не причинит мне никакого вред… Либо причинит вред, а я этот вред своему здравию скрою, чтобы не огорчать своих товарищей в победном бою…

Царь Тишайший глядел на Ивана Золотаренко с восхищением и тешил себя мыслью: «С таким гетманом мы многого добьемся в войнах за веру православную, и многие земли литовские и польские покорим».

Получив весть о взятии города Гор, государь 5-го октября перешел в стан на Девичьей горе, оставив в Смоленске воеводой боярина и оружейничего Григория Пушкина, окольничего Степана. Пушкина, да Петра Протасьева, да дьяков Максима Лихачева, да Ивана Степанова, да дворян для посылок. Пушкину показано было ведать города: Дорогобуж, Рославль, Шклов и Копысь, а из тех городов воеводы должны были отписывать обо всем ему.

В тоже время царь наказал ему опоясать город с поля, т. е. с южной стороны, рвом, и позаботиться о снабжении города военными и съестными припасами. В одной летописи говорится, что осада Смоленска закончилась посвящением городских костелов в церкви и что тогда же «и муры (т. е. стены) посвящали, по которых сам его Царское Величество ходил при том посвящении». На Девичьей горе Государь простоял 4 дня, и 10-го октября пошел со стана в Вязьму.

«И стоял государь в Вязьме, а к Москве не ходил, потому что на Москве было моровое поветрие. И даже государыня-царица пришла из Калязина монастыря в Вязьму». Здесь царь пробыл до 10-го февраля 1655 года, спасаясь от мора, который не посетил Вязьму, и занимаясь государевыми делами. Кроме приятных вестей в стан царя из Смоленска и Белоруссии приходили нерадостные вести о шаткостях в людях, перешедших на сторону православного царя и его Москвы, а из Москвы о «церковной распущенности» жителей через новые казуистические реформы патриарха Никона.

Тишайший неприязненно вспомнил о «пустяшном предложении» нового патриарха ещё до Смоленского вызова и похода на запад: перед Великим Постом 1653 года Никон предписал совершать крестное знамение тремя перстами. Даже Тишайший непроизвольно возразил, мол, это противоречит актам Поместного Стоглавого Собора 1551 года, проводимого святым митрополитом Макарием, закрепившим «двуперстие». Многие возражения Никону были и от многих церковных православных иерархов и книжников по поводу замены двуперстия трехперстием. А потом был Церковный Собор 1554 года, положивший начало унификации московских богослужебных книг по «каноническим» греческим книгам, напечатанным на Западе в том же 16 веке.