Действительно, уже отец Петра, царь Тишайший, правивший без малого полных двадцать лет, с 1645 по 1676 год, чувствовал необходимость кардинальных нововведений, чтобы подойти к уровню цивилизации Европы, которую ранее православная Русь Рюриковичей заслонила от нашествия татаро-монгольской орды ценой немалых усилий и своего развития. Но православная Москва царей Рюриковичей Ивана Великого и Ивана Грозного считала себя Третьим Римом, а он не должен был разделить участь Рима Второго, Византийского, павшего под натиском турок-иноверцев. Время требовало появления фигуры, которая бы продвинула Россию рывком во времени, повысила авторитет возрожденной после Смуты начала 17 века России в мире.
Если сравнивать по историческим высшим меркам, отец Алексей Михайлович и сын Петр Алексеевич были разными по характеру и жизнедеятельности: царь Алексей Михайлович, спокойный и уверенный, осторожный и предусмотрительный, не отличался кипучей инициативностью и разумной рискованностью, зато она оказалась присуща царевичу и царю Петру в юности, молодости и зрелости. Близкие и помощники искренне любили Алексея Михайловича, единодушны в оценках и иностранцы, соприкасавшиеся с ним:
– Это такой государь, какого желали бы иметь все христианские народы, но немногие имеют.
– Царь Тишайший одарён необыкновенными талантами, имеет прекрасные качества и украшен редкими добродетелями.
– При неограниченной власти своей в рабском обществе царь Алексей Михайлович не посягнул ни на чьё-либо имущество, ни на чью жизнь, ни на чью честь.
Таков был отец Петра, Тишайший и Всемилостивейший. Казалось бы, Тишайший царь в исторической ретроспективе похож почти что на «облако в штанах», но при этом Тишайший царь смог в своей стране, измордованной до этого Смутным временем, с иноземцами на троне, неудачами под стенами Смоленска воеводы Шеина, твёрдо провести ряд изменений. Например, в армии учредили отдельные полки по иностранному образцу, а при дворе стали проводить театральные представления, развивалась общественная жизнь. Влияние иностранцев («иноземная зараза», как говаривали) быстро росло. В Москве появилась Немецкая слобода, Кукуй, где позднее будущий император Петр познакомится и с Францем Лефортом, прожигателем жизни, но близким по духу, дельным советником, и с очаровательной Анной Монс.
Интересно, что Тишайший царь обожал эпистолярный жанр, оставил после себя немало длинных писем, наставлений, размышлений философского характера. Но главное в его наследии – это, конечно, сын-царевич, который родился 9 июня 1672 года и счастливо был наречён любящими родителями Петром. Через три с половиной года царь Тишайший умер, не успев увидеть, каким стал сын. Конечно, правильно, что Тишайший не пошел на поводу у первого боярина Артамона Матвеева, не посадив на престол малолетнего царевича Петра, – ведь извести, отравить могли того недоброжелатели и завистники-заговорщики… Вглядываясь в колоссальную эпохальную фигуру императора Петра Великого, задаёшься вопросом: как подобное древо возросло на скромной суглинистой, но живительной почве Руси? Но ничто не происходит произвольно и случайно: нужен или побудительный толчок из прошлого через родовые исторические истоки, или манящая звездная государственная цель впереди. Появлению в России, феноменальной личности, император Петра Первого способствовало и то, и другое.
Семнадцатый век дал Петру Первому «народный материал», без которого он бы не сумел и шага сделать вперед. Это – трудолюбивые, терпеливые крестьяне, посадские и служилые люди. Царь мог сколько угодно сетовать по поводу их косности, относительного невежества и инертности. Но он должен был радоваться их выносливости, терпению и готовности, надрываясь, безропотно тянуть лямку реформ. В этом проявились не только особенности русского национального характера. Весь стиль и нормы жизни 16 и 17 веков делали людей такими.
Попробовал бы Петр Первый провести преобразования своими «оперативными, искрометными» методами и темпами с образованным и избалованным елизаветинским, екатерининским и павловским дворянством 18 века, которое любило за штофом и картами порассуждать о величии царя-императора Петра. Попробовал бы – и наверняка столкнулся бы с неприятием, явным отторжением реформенных преобразований. Ибо для елизаветинских, екатерининских и павловских дворян права, неотъемлемые и навечно дарованные первенствующему сословию, превратились уже в категорию, через которую даже цари-императоры не должны были преступать. Сословный эгоизм 18-го, да и 19-го века был уже иного порядка, чем, скажем, в 17 столетии Тишайшего.
Петровские реформы справедливо связываются с выходом к Балтийскому морю. Но опыт показал, что прежде чем бороться за Балтику, следовало одолеть опасность с юга и разрешить противоречия с Польшей и Литвой, а для начала, по минимуму, отбить у них старинный град Смоленск и возвратить под руку московского царя. Это и было во многом сделано в годы правления Тишайшего. За успешным «Смоленским вызовом» последовал неудачный «шведский вызов» Тишайшего, уроки которого дадут силы и уверенность Петру успешно вести и выиграть 20-летнюю Северную войну со шведами и их союзниками.
При внешней самостоятельности Петр двигался в направлении, которое задал второй Романов, вошедший в русскую и мировую историю под именем Тишайший. Модернизация не мыслилась без европеизации. Но первым ступил на эту дорогу Царь Тишайший. Ступил и остановился, с тоской и страхом оглядываясь назад. Конечно, его легко упрекнуть в нерешительности и безынициативности. Только насколько он, обремененный грузом Смутного времени, обвинениями в сношениях с королем Сигизмундом, королевичем Владиславом, гетманами деда Филарета, скомпрометировавшего себя в польским плену, и отца Михаила, сидевшего с захватчиками и предателями-боярами в Кремле, мог вообще быстро двигаться вперед?..
Время Тишайшего не только во многом определило направление последующего развития. Оно одновременно и ограничило полет будущего Преобразователя Петра Первого. Окончательно утвердившись на пути несвободы, крепостной зависимости, 17 век определил крепостнические основания и крепостнические методы реформ. Привычный посвист батогов и кнута, долгое время сопровождавший все великие российские перемены, пришел из тех времен. Реформаторы иначе и не мыслили обновленную страну, как страну крепостническую. В исторической перспективе это означало, что вырастающая из предыдущего столетия осторожного, но целеустремленного царя Тишайшего петровская модернизация, естественно, была ограничена и неполна.
Но вот что удивительно. Оказавшись в тени могучей фигуры Петра, царь Тишайший противопоставляется своему сыну-реформатору. Противопоставляется в одном из самых насущных вопросов в истории и практике развития: какие реформы лучше – радикальные или умеренные? Какая модернизация более успешная – в немецком платье, в один прыжок или в русском зипуне мелкими шажками, вдогонку за Европой?
Если Петр Первый – подлинно первый российский монарх Нового времени имперской России, то Алексей Тишайший – сакральный правитель, прилежный строитель Православной Руси, радеющий о спасении подданных. Тишайший царь – итог, завершение Московской Руси и с заключения Андрусовского мира с Польшей начала становления новой Российской действительности с включением в свои земли Белой Руси и Малороссии. При нем русская старина отлилась в такие законченные образы и формы, высказалась столь красноречиво, что после уже трудно было сделать что-то более убедительное.
Событийность Петра – это событийность внешней жизни, шумная история строительства Империи. Событийность Алексея Михайловича – событийность внутренней жизни, сосредоточенное размышление о душе и вечное движение к Богу. Отец и сын несопоставимы ни по масштабам своей личности, ни по силе воли и глубине ума. Алексей Михайлович – человек не самых высоких природных дарований. Но в одном он, бесспорно, превзошел своего великого сына. В Тишайшем царе больше сострадания к людям (к оскорбленному Никону, пораженцам, русским неуспешным воеводам, даже к шатким гетманам, таким, как Богдан Хмельницкий, да и к гетманам-изменникам) больше душевности и больше тепла и всепрощения без надрыва. Благодаря этому время Алексея Тишайшего, не менее бурное, чем время Петра Первого, кажется более теплым, плавным и даже безопасным для жизни тружеников-подвижников, воевод и воинов, мятежных казаков и селян, движителей русской истории.
И все же есть великая мистика русской истории – начиная от «Смоленского вызова» Тишайшего с призывом святого Саввы спасать православный Смоленск и все Православие – до скоропостижной, напрасной смерти «от простуды не вовремя», во цвете лет, но без раскаяния перед раскольниками-староверами боярыней Морозовой, неистовым Аввакумом и прочими. У староверов со времен неистового Аввакума, проклявшего царя Алексея Михайловича, существовала легенда, что перед своей скоропостижной кончиной Тишайший рвался в Звенигород к святому Савве в Саввино-Сторожевскую обитель… Поехал бы, покаялся бы перед святым Саввой за свой грех раскола, перед раскольниками, и жить бы остался на белом свете: жил бы подольше, увидел бы и сделал пользы стране побольше…
Старинную легенду староверов о злом медведе, напавшем во сне на Тишайшего царя, автор сих строк услышал на стыке веков и миллениумов в белорусском городке Ветка, в пятнадцати километрах от Гомеля, в старообрядческой семье, сохранившей предания предков-раскольников, бежавших из Московии в Литву после церковного Собора 1667 года, раскола православия. Никогда бы не услышал автор продолжение легенды о царе, медведе и святом Савве, если бы не признался потомкам раскольников, что не видел красивее мест, чем в окрестности Саввино-Сторожевской обители, где во время охоты царя благословил на «Смоленский вызов» спасший его святой Савва. Никогда не услышал бы продолжения той первой благочестивой легенды, если бы не было признания хозяевам-старообрядцам, что после посещения Ветковского музея с уникальными старообрядческими иконами у автора сих строк родилась нетривиальная идея написать труд «О могучей силе союза чудотворных икон»: Николы Можайского с мечом и градом в руках и местной настенной – «Николы Отвратного», отвращающей беды и напасти взглядом на левое плечо смотрящего на любимую икону староверов.
Но по легенде в знаковом для страны 1676 году остался царь Тишайший дома во дворце со своими грехами наедине, не поехал к Савве на молебен с раскаянием. И приснился царю в январе 1676-го выползший из берлоги медведь-мститель, как когда-то в действительности, в декабре 1651 года, и обиженный на Тишайшего за церковный раскол святой Савва во сне не отогнал злого медведя-великана из временно́й бездны-берлоги. То ли напугался медведя Тишайший, то ли сильно помял его, сонного, злой на царя медведь звенигородский во сне, но занедужил царь, сердцем занемог, льдом на грудь и живот странно лечился какое-то время с ледяным квасом, не прибегая к помощи врачей… Но жар души и плоти без совестливого покаяния за ужасающий своими последствиями церковный раскол перед староверами, скорыми сжигающими себя «гарями»-раскольниками, невозможно было прогнать льдом на грудь и ледяным квасом в горло…
Может, Петр Первый слышал эту легенду староверов, если без лишних сомнений колокола церквей на пушки плавил, если патриаршество отменил, утвердил Синод, старался не принимать ничью сторону – ни старообрядцев-раскольников, ни их гонителей – лишь бы полки русские вставали и били недругов, расширяя русское пространство прорыва России для новых исторических побед и свершений?..
ebooksa