– Презирать моральные нравоучения лицемеров, быть верной своему слову, всегда выполнять свои обещания – не больше и не меньше. Оттачивать свой дар, превратив его в путеводный маяк в этом погружающемся во мрак мире.
Я смеюсь.
– И каков же твой дар, госпожа Воровка?
– Я краду жизни.
* * *В комнате темно и тепло, в воздухе стоит запах камфары. В слабом свете, проникающем в щель между дверями, я поправляю одеяла, устраивая себе уютное гнездышко.
Шаги часовых гулко разносятся по коридору, в который выходит моя спальня. Каждый раз, когда один из них заворачивает за угол, бряцание меча и доспехов означает, что прошла еще какая-то доля часа, приблизив меня к утру.
Я мысленно прокручиваю в голове разговор монашки с моим отцом.
– Отдайте ее мне. Она станет моей ученицей.
– Хоть я и польщен милостивым вниманием Будды, я вынужден отказаться. Место моей дочери дома, рядом со мной.
– Вы можете отдать мне ее по доброй воле, или же я заберу ее без вашего благословения.
– Ты угрожаешь мне похищением? Знай, что я добился места в жизни своим мечом, и мой дом охраняют пятьдесят вооруженных воинов, каждый из которых без колебаний отдаст жизнь за свою юную госпожу.
– Я не угрожаю – я просто сообщаю. Даже если ты поместишь свою дочь в железный сундук, опутаешь сундук бронзовыми цепями и бросишь на дно моря, я заберу ее с той же легкостью, с какой режу хлеб вот этим кинжалом.
Последовала холодная яркая металлическая вспышка. Отец выхватил меч, от скрежета лезвия по ножнам у меня екнуло сердце.
Но монашка уже исчезла, оставив после себя лишь несколько прядей седых волос, парящих в воздухе в косых лучах солнца. Мой отец ошеломленно потрогал рукой лицо там, где по щеке скользнул кинжал.
Волосы упали на землю; отец отнял руку от лица. У него на щеке оголилась полоска кожи, бледная, как каменные плиты дороги в свете утреннего солнца. Крови не было.
– Не бойся, доченька! Этой ночью я утрою охрану. Тебя защитит дух твоей ушедшей матери.
Но мне страшно. Мне очень страшно. Я вспоминаю нимб солнечного света над головой монашки. Мне нравятся мои длинные густые волосы, которые, как говорят мне служанки, похожи на волосы моей матери, а та каждый вечер расчесывала их по сто раз, перед тем как лечь спать. Я не хочу, чтобы мне обрили голову.
Я вспоминаю блеск стали у монашки в руке, молниеносный, неуловимый глазу.
Я вспоминаю пряди волос отцовской бороды, плавно падающие на пол.
Огонек масляного светильника у двери шкафа дрожит. Я забиваюсь в угол и зажмуриваюсь.