Современные войны — «холодные», локальные и мировые — ведутся только при помощи человеческой биомассы. В биомассе всякие человеческие индивидуальности — помеха: они нарушают ее однородность и, следовательно, затрудняют управление ее потоками. От индивидуальностей человеческая биомасса становится такой же некачественной, как манная каша с комками.
Современные продукты из человеческой массы получают в результате переработки человеческого сырья по одной из двух главных технологий. Традиционно одна из них называется «тоталитарной», а другая «демократической», хотя они обе демократичны и тоталитарны в одинаковой мере. Они в одинаковом смысле выражают «волю народа» и охватывают почти полностью, то есть тотально, соответствующее общество. Тоталитарная идеология гомогенизирует человеческую массу при помощи страха государственного террора, а демократическая — также при помощи страха и других примитивных аффектов, нагнетаемых через телевизор, и тому подобной промывки мозгов. Эффективность гомогенизации в обоих случаях одинаковая, а конкретные свойства продукта можно варьировать применением комплексных технологий с разными сочетаниями этих двух главных способов переработки человеческого сырья.
Эти современные технологии были по-настоящему развиты только в XX веке, а чуть раньше, в XVIII–XIX веках, дело не выходило за пределы промышленных экспериментов. Но эти технологии вовсе не изобретались светским обществом, а переносились на его почву из церкви. Л в церкви (во всех христианских деноминациях) именно в эти века научились готовить человеческую массу в промышленных масштабах. Вот как это было.
4. Как изобретали искусственный человеческий материал
Церковь состоит из христиан, поэтому ее нельзя заполнять человеческой биомассой. Христианами мы становимся только каждый сам по себе, в результате своего личного решения, а человеческая биомасса не умеет принимать личных решений.
Когда-то, когда еще не было христианских империй, в Церкви можно было быть либо таким настоящим христианином, либо христианином поддельным (никогда не бывало такого времени, когда не бывало подделок), но сознательный выбор христианства нужно было сделать или хотя бы имитировать. В христианских империях, то есть после IV века, появилась возможность считаться членом Церкви без всякого сознательного выбора христианства. Людей, которые воспользовались такой возможностью, стало в десятки и сотни раз больше, чем всех остальных.
Такие люди отличались от настоящих христиан тем, что они понимали под христианством что-то такое, что может принести земные выгоды (например, преуспеяние государства или народа) или просто как образ жизни, о смысле которого спрашивать бессмысленно. Однако они все равно не были человеческой биомассой. Тогдашние общества еще не умели обходиться без натуральных людей, и поэтому даже люди, не проявлявшие настоящего интереса к религии, воспитывались, насколько возможно, свободными.
Во всех этих обществах считалось, что нет никакого земного занятия, более почетного, чем война. Военные всегда были самым почетным сословием, из которого избирались цари. Даже русские цари всегда были профессиональными военными. Поэтому и Церковь всех тех людей, которых она не могла, еще или вообще, ориентировать на войну духовную, ориентировала хотя бы на войну земную. И очень многие люди, начинавшие с войны видимой, постепенно осознавали превосходство невидимой и так становились настоящими христианами и даже святыми.
Сама Церковь тогда тоже управлялась только военными. Военное сословие в Церкви было свое и особенное: оно называлось монашество. Прежде создания христианских империй просто не было смысла в выделении монашества как особого сословия, так как тогда не было большого количества номинальных христиан, живущих мирскими интересами. Но когда таких христиан стало много, как это случилось в христианских империях, тогда монашество отделилось в особое сословие, и вполне естественно, что именно это сословие стало управлять земной жизнью Церкви. Монахи не всегда бывали обладателями высоких церковных званий (и чаще всего, они не бывали таковыми), но авторитет монашества был всегда выше авторитета всех прочих сословий христиан, не исключая епископов, и именно они, в конечном счете, определяли земные пути Церкви. Монашество в Церкви времен христианских империй значило то же самое, что служение пророков в ветхозаветном Израиле. Об этом очень хорошо и понятно пишет в XIV веке святой Григорий Палама в Послании к Иоанну и Феодору.
Но в последние века, по мере всеобщего охлаждения веры в Бога, все меньше становилось всерьез верующих людей, а поэтому и монашество стало все более разбавляться и вырождаться. К реальной власти во всех земных церковных организациях стали приходить не военные, а штатские — люди с психологией чиновников. Такие люди могут быть очень полезны, когда они исполняют команды, но они становятся очень опасны, когда сами начинают командовать. Это они придумали человеческую массу и впервые сделали это именно в Церкви.
Для больших церковных организаций стало привычным делом управляться как часть бюрократической машины — поначалу государственной, а в наше время — более похожей на большую коммерческую фирму. Внутри всех больших христианских церквей заработали специальные механизмы селекции: они становилась наиболее «своими» для тех своих членов, которые более всего стремились к спокойной жизни, а не к христианской. Церкви даже стали превращаться в специальные резервуары для собирания всегда послушной человеческой массы. За это их продолжали ценить европейские правители века Просвещения, собственной религией которых был хорошо если не атеизм.
По сути, эта масса была уже безразлична к церковному учению, и поэтому Церковь не смогла удержать монополию на рынке человеческой биомассы. Церковное оборудование для ее производства, без принципиальных изменений технологического процесса, было с успехом заменено на светское. А уже светское оборудование позволило увеличить как производительность процесса, так и качество переработки сырья, поэтому политические режимы XX века пришли к такой тоталитарности и демократичности, которая церковным организациям образца XVIII и XIX веков даже не снилась. Об этом лучше всего почитать Константина Леонтьева, который накануне XX века успел рассмотреть и описать главное проклятие ближайшего будущего (например, см. его: Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения — одно из первых описаний технологии получения человеческой биомассы).
В России мы наблюдали это после 1917 года: номинально православная человеческая масса в течение небольшого количества лет и с коэффициентом полезного действия, намного превышающим 50 %, была переработана в коммунистическую. Главная хитрость большевиков была проста: они точно поняли, что масса русских крестьян ищет не Бога, а землю, и, даже не скрывая своего безбожия и антирелигиозности, пообещали им именно землю. Этого обещания, данного без всяких гарантий и намерения не обмануть, оказалось достаточно, чтобы выиграть гражданскую войну, исход которой решало крестьянство.
Но все-таки человеческая масса вместо натуральных людей — это был продукт, выброшенный на политический рынок именно церковными организациями. Первыми, кто поддался соблазну его использования, были светские правители еще старого, военного типа, но так они срубили сук, на котором сидели. Для управления человеческой массой сословие военных приспособлено плохо. Тут военный должен уступить место чиновнику. В новейшей истории это произошло через серию революций.
Революция — это война чиновников против военных. Это также и война трусов против смелых. Трусливый чиновник делает революцию тогда, когда у него много человеческой биомассы, потоками которой он может смыть любую армию из натуральных людей, с минимальным риском для себя лично. Внутри биомассы может быть много по-своему смелых людей, но про них нужно сказать, что это не они воюют, а ими воюют, и воюют именно трусы, которые единственно и знают подлинные причины и цели такой революционной войны.
Так произошло и во время французской революции, после которой, впрочем, еще оказался на какое-то время возможен реванш, и в революции русской, которую мы не можем победить вот уже 90 лет, хотя теперь и надеемся, что это удастся.
5. Частица человеческой биомассы под микроскопом
Быть христианином было трудно даже в обществе из натуральных людей. Натуральные люди подвержены всевозможным соблазнам, и вера в Бога, если она у них есть, забита таким количеством сорняков, которое нужно пропалывать и пропалывать. Но внутри человеческой массы речь уже не идет даже и о соблазнах в обыкновенном смысле этого слова. В человеческой массе, даже и номинально православной, вообще невозможно никакой религиозной веры — ни правильной, ни неправильной.
Для частицы человеческой массы совершить личный выбор веры так же невозможно, как и, например, для больного с крайней степенью слабоумия или новорожденного младенца. Частица человеческой массы — это биоробот, у которого развиваются все функции, присущие человеку как особому виду животного, но блокировано развитие всего того, что определяется деятельностью бессмертной души. Внешне поведение такой частицы с одинаковой легкостью может казаться соответствующим или противоречащим христианским добродетелям, но в том и в другом случае — это будет лишь имитация соответствующих добродетелей или пороков.
Это не означает, что у частицы человеческой массы бессмертной души нет вовсе. Если такая душа есть даже у жертвы аборта, то тем более она есть у всякого сформированного человека, независимо от того, стал он или не стал человеческой массой. Разница тут в другом.
ebooksa