Впрочем, он парень хороший; этим летом, когда полиция его поймала с подчищенным векселем, он совсем не протестовал; напротив, начал смеяться; хотел превратить все в шутку… стоимостью в тысячу двести лей… Надеется, что на следующих выборах будет избран депутатом. Все может быть…
Принадлежит к знатному и старейшему роду. С книгами он не очень в ладу, зато с игральными картами… водой не разольешь! С детских лет он по ним с ума сходил, в восемь сам с собой играл в макао — есть такие скороспелые дети. В десять лет у него была собственная лошадь, прекрасная лошадь, которая, конечно, была разумнее его. В двенадцать лет он хлестал слуг по щекам просто так… чтобы показать свою власть. Четырнадцати лет юный № 4 на одном детском балу, одетый в костюм маркиза, со шпагой на боку, решил повергнуть свое влюбленное сердце к ногам семнадцатилетней девицы. Жестокая разразилась смехом. В восемнадцать лет бедняжка остался сиротой. В двадцать один год ему пришло в голову поразить Париж своим богатством. Эта затея обчистила его в один год. И когда не нашлось уже никого, кто мог бы оказать ему хоть маленький кредит, он вернулся на родину. Столичные клубы приобрели в его лице активного неусыпно-деятельного члена. «Национальные ссуды», требуемые им с необычайной дерзостью, обеспечили ему блеск и бьющую в глаза пышность, которая часто делает чудеса в нашем «высшем обществе». Едва ему исполнилось двадцать пять лет, как его избрали депутатом. В палате его голоса не слышно, зато на балах он производит фурор. Он ищет приданое в миллион и, как только ему нужен более или менее серьезный заем, говорит, что нашел это приданое. Он убежден, — насколько вообще может быть убежденным такой субъект, как он, — что в нашей стране нет ни одного честного человека и что все чиновники, начиная с писца и кончая министром, «просто паразиты». Через его руки проходит от четырех до пяти тысяч франков в месяц, причем он сам не знает, откуда они появляются и куда исчезают.
Я знаю его еще со школьной скамьи, он был ленив, глуп и тугодум; говорил, что готовится в военную школу. После четвертого класса гимназии я больше не видел его.
Мы встретились с ним в Бухаресте, примерно через шесть лет; я — жалкий, скромный и оборванный студент; он — щеголеватый, нарядный красавец, с завитыми волосами, в цилиндре, немного сдвинутом на затылок… умница и проныра. Конечно, он посмотрел на меня сверху вниз, с соболезнующим видом, с которым он смотрит на меня и поныне — на своего давнишнего незадачливого школьного товарища; ведь он всегда был таким: сострадательным и добрым.
Долгое время я не знал, чем занимается этот молодой человек. Конечно, говорил я себе, он состоит на хорошо оплачиваемой службе; ведь я видел его всегда обеспеченным, элегантно одетым; и эта служба может быть только синекурой, так как я постоянно встречал его на улице, разгуливающего «руки в брюки» и тихо насвистывающего с выражением полного довольства на лице. Как-то раз он сказал мне, что работает секретарем у одного известного адвоката, но сразу видно было, что лжет; в другой раз он признался, что поступил в полицию… это мне показалось более вероятным, хотя я и не понял, почему он прошептал мне это на ухо, как будто сообщал какой-то секрет. Во время выборов я постоянно встречал его на извозчике; он посылал мне воздушные поцелуи и лукаво улыбался. Три года тому назад я встретил его в театре, веселого, наглого, как обычно, в цилиндре, сдвинутом на затылок. Он отозвал меня в сторону.
— Ты слыхал, что я нашел себе старуху?
— Что?
— Богатую старуху.
— Ну так что?
— Я женюсь на ней.
На днях я видел его сидящим в карете, запряженной четверкой собственных лошадей; рядом с ним величественно восседала нарумяненная старуха… оглушительно звенели колокольчики экипажа. № 5 возвращался из имения.
Бесконечно самовлюблен; делает пробор до самого затылка, носит длинное платье, перчатки коричневого цвета; когда идет по улице, то смотрится в витрины, любуясь собой, начиная с полей цилиндра и кончая носками ботинок.
Всегда держится одного мнения с вами. Если вы улыбаетесь — хохочет до упаду; если вздыхаете — захлебывается в слезах. Вы — любитель лошадей? Он жить без них не может. Вы — музыкант? Музыка — его страсть. Может быть, вы анархист? Он вынимает из кармана портрет Ваяна[11] и целует его. Вы — альфонс? Это его слабость с детства и стало его силою, когда он вырос. Наконец какой бы болезнью вы ни болели, болеет и он.
По профессии — фланер. Вкрадчивый, льстивый, всегда хорошо одетый — не мудрено, что он имеет свободный доступ в «хорошее» общество. Много путешествовал, видел чудеса света, лично знаком с европейскими знаменитостями, читал… любую книгу, вот только память у него слабовата, а то он с удовольствием рассказал бы и кем она написана и о чем в ней говорится.
На прошлой неделе я видел его в театре, наряженного, напомаженного, пронзающего взглядом дам, сидящих в ложе. В антрактах он вел себя, как настоящий сердцеед. Когда же поднимался занавес, он удовлетворенно приглаживал свою прическу и не сводил глаз со сцены, с жадностью впитывая каждое слово артистов…
Давали «Охотников за приданым».
ГОСПОДИН ДУМИТРАКИ ПЕТКУ
— Ну, это еще что, вот я расскажу вам о том, что случилось со мной лет сорок тому назад… Постойте-ка… — и господин Думитраки, приставив палец ко лбу, закрывает глаза и начинает припоминать даты великих исторических событий, к которым он был причастен, прикидывая, с чего бы ему начать. Потом неторопливо, растягивая слова и сопровождая их все теми же вялыми жестами, он повествует не об одном, а о нескольких удивительных случаях, которые он рассказывал вчера и позавчера и, вероятно, будет рассказывать и завтра.