Зов Дикой Охоты

Не заботясь о хрупкости плоти, пропустив предупреждающий возглас Всадника, она крепко обняла своего коня, приласкала туманных псов. Сегодня можно было всё. И пусть не дано было вспомнить, она всегда помнила сердцем то, что было ей родным.

Всадник спешился, остановился на некотором отдалении. В отличие от коня и псов, он ни на миг не забывал о цене каждого касания. Она обернулась к нему, улыбнулась… Устремившись к нему, она обняла его за плечи, спрятала лицо у него на груди и не думала уже ни о том, как утром проснётся там ослабевшей, ни обо всём том, что было для неё закрыто. Он не отталкивал её и не возвращал туда – только закрыл от всего Мира искристыми ночными крыльями, позволив себе несколько мгновений запретной близости. Она никогда не думала о том, почему он приходил, почему приходили конь и псы. Всё казалось таким естественным, что она и себя-то не представляла без них. А Всадник был таким родным, что она и не задавалась вопросом, кем он был. И впервые только сейчас она подумала о том, что не единственная испытывала тоску по несбыточному. Всё это время он охранял её сердце, безмолвно напоминал, давал силы, был с ней сквозь всё.

– Мне ещё говорили о хищных птицах, – прошептала она.

Всадник тихо, шелестяще рассмеялся. Она ощутила дрожь воздуха совсем рядом, похожую на касание тёплого дыхания, когда он склонился к ней и шепнул вкрадчиво, точно открывал сокровенную тайну:

– У других были и птицы, но нас с тобой всегда сопровождали только туманные псы.

На краю сознания всколыхнулась уснувшая память, взыграв далёким звоном призрачных охотничьих рогов и рваным свистом холодного ветра. Сердце отозвалось сладкой ноющей болью, устремило своё биение вслед за тенями воспоминаний. Она подняла голову, вглядываясь в тени капюшона, и почти различила черты, но в следующий миг Всадник нехотя отстранился, на миг задержав её руку в своей.

– Тебе понадобятся силы там, – сказал он твёрдо, но с некоторой грустью. – Нам ещё предстоит открыть кемранскую тайну.

– Ты поможешь мне? – спросила она, боясь поверить.

– Ты должна там научиться приходить к нам осознанно, а не по одному лишь зову помнящего всё сердца, и тогда многое станет доступно тебе… и мне. Позволь жрице снять печати и станцуй, спой для нас зов в ночь накануне Праздника Первых Даров Матери. Позови меня.

Псы взлаяли, и заржали кони. Она знала, что, если ей удастся – они придут в ночь, когда истончится Вуаль Матери над Миром. Они ведь уже так долго ждали её осознанного зова…

…Риана не помнила, как оказалась вдруг одна в лесу. Что-то настойчиво звало её, а вокруг не было ни следа её спутников. Девушка побрела вперёд среди спящих деревьев. Далеко впереди журчал ручей и лился призрачный свет. Ей показалось, что в глухой ночи, которая не дышала голосами тех, кто скользил на тёмных искристых крыльях, она вдруг различила тихий, едва уловимый зов.

Риана вышла к небольшому лесному озеру, заросшему осокой. Над ним клубилась, вихрилась тонкая пелена жемчужного тумана. Серебристые ивы тянули к воде свои руки-ветви, тонкие и хрупкие, но не могли дотронуться до глади. А зов едва уловимым, но настойчивым перезвоном вёл её к воде. Девушка остановилась у самой кромки, вглядываясь в жемчужную призрачную кисею. Туман стал расступаться, и разошлись острые стебли осоки, открывая тёмный, гиблый провал заброшенного омута. Риана уже не могла отвести взгляд, заворожённая покоем зеленоватой воды – только вглядывалась в мутную глубину до боли в глазах. Омут вдруг начал светлеть, и вот уже видны стали мерно колышущиеся подводные травы, сплетавшиеся в причудливые узоры. А где-то на недосягаемом дне она увидела силуэт, который постепенно делался более отчётливым, приобретал черты молодой девушки. Пряди золотых волос переплелись с водорослями. Длинная белая рубаха колыхалась от лёгкого, как дыхание спящего, течения. Кожа её была мертвенно-бледна. На её груди лежал тяжёлый камень, и её тонкие, хрупкие, как ивовые ветви, руки были прикованы к этому камню цепью из красноватого металла. Бледные обескровленные губы разомкнулись вдруг, словно утопленница силилась сделать вдох, а потом беззвучно прошептали знакомое имя. Слепо, отчаянно она потянулась наверх, к Риане не в силах ни очнуться от своего подобного смерти сна, ни сбросить с груди камень. Зов шёл от неё – тонкая шепчущая струйка…

Риана закричала и проснулась. Комнату заливал лунный свет, и казалось, что по полу стелется жемчужный туман. Вальтен рядом крепко спал, не потревоженный её возгласом. Отвар, который приготовила Илса, погрузил его в сладкие объятия колдовского сна. Этот сон дарил покой и силу, но от него нельзя было очнуться до самого рассвета. Пожилая ведьма предусмотрела всё, в том числе и сны-путешествия Рианы, о которых королю лучше было не знать.

Девушка склонилась над своим супругом и нежно коснулась его лица. Впервые она видела его таким умиротворённым. Наверное, Вальтену снилась его кемранская ведьма, и в этом сне он успевал вернуться и спасти её.

Страшная догадка обожгла королеву. Она боялась уснуть, боялась снова увидеть во сне несчастную утопленницу. Но от усталости кружилась голова и тело казалось тяжёлым. В итоге сон мягко обнял её и увлёк за собой, на виток нового знания.

Ей снилось огромное могучее древо с раскидистой изумрудной кроной. Свет играл с тенями в его листьях, падал на землю призрачными лучами, в которых резвились, искристо смеясь, духи. Древо стояло посреди леса на огромной поляне, царственно простирая свои ветви над молодой порослью, и травами, и журчащими у его подножия ручьями. Его мощные корни уходили глубоко в землю, соединяя его со всем лесом. И чем больше Риана смотрела на древо, тем больше видела. Она понимала, что изумрудная крона на самом деле была гораздо обширнее и заслоняла всё в пределах взгляда и далеко за его пределами своей благодатной тенью. А корни его тянулись до самых дальних уголков, вливали в землю искристую животворную влагу, пропуская сквозь себя кровь земную и обогащая её, отдавая каждому самому незначительному клочку. В этом древе была жизнь, и оно дышало волшебством, щедро изливая его всюду вокруг себя к каждому камню, каждому растению, каждой твари. И для него не было границ – оно росло по обе стороны Вуали Матери, соединяя между собой зримое и незримое в глубине своей древней мудрости. Риане хотелось смеяться и плакать от переполнявшего её восторга. И осознанная её часть, и та, что спала внутри, замирали от восхищения перед этим воплощением триумфа драгоценной истинной жизни.

А потом она увидела огромное копьё, отлитое из ядовитой стали, нацеленное в древо. Она хотела закричать, предупредить, но голос предал её. Она пыталась остановить полёт копья, но волна яда тягучими волнами вливалась в сам воздух, и она не сумела даже приблизиться – не то что помочь. А когда копьё вонзилось в древо – угас его волшебный свет. Оно съёжилось, силясь сохранить в себе хотя бы искры жизни, оставив от себя умирающий, всё ещё величественный остов, тогда как бо2льшая его часть осталась за Вуалью… осталась медленно умирать. И уснул лес, и исчезла всякая пограничная жизнь в нём, сохранив от себя лишь внешнее подобие. И уснула земля, чтобы уберечь в своём сне хотя бы искры угасающего волшебства.

Риана беззвучно оплакивала погибель древа, но не могла вытащить вонзившееся в него копьё, потому что простое даже самое лёгкое касание оружия чьей-то могучей злой воли убило бы её.

XIX

Тиллард не винил свою королеву за молчание и желание уединения. Ей нужно было время, чтобы примириться с новым знанием о себе. Он только надеялся, что этого времени потребуется не слишком много… и что она не поменяет решение и не предпочтёт не вспоминать.