— Дубиничевские, куды задевались?
— Полянские, становись тут!..
Бригадиры раздают билеты. Ребята очень волнуются: вдруг кому-нибудь не хватит. Но билетов оказывается как раз столько, сколько ребят. Всем хватило. Каждый получает в темноте свой и бережно несет его обеими руками перед собой. Получив билеты, все немного успокаиваются и снова рассаживаются, кто на кирпичи, кто на балки, кто прямо на землю у пакгауза. С поля плывет душистая осенняя прохлада. Где-то далеко ухает артиллерия. Ребята из Дубиничей запевают хором «Шумел камыш, и ветки гнулись». Другие говорят одобрительно:
— Хорошо у них в Дубиничах поют. Песен много знают...
— В Москве еще не такие песни узнаем.
— Эх, жалко Пашки Вихорева нет. Вот бы кто спел.
— Пашка еще там остался. Ихнее село еще не освободили. Придется ему в будущем году нас в училище нагонять.
— Нагонит,— уверенно говорит кто-то в темноте.— Он ко всему способный.
Тихо поют ребята из Дубиничей:
Девушка, сидящая на бревне недалеко от меня, зябко ежится.
— Петя, у меня до чего руки захолодали.
Невысокий паренек подсаживается к ней, снимает с одного плеча пиджак, бережно прикрывает ее. Они сидят, тесно прижавшись друг к другу. Он растирает ее застывшие руки.
Поют в темноте дубиничевские:
— Петя, а вдруг нас в разные места определят?
— Что ты, Стеша, мы уж в одно место проситься будем. Чай, там разбираются.
— Ну, давай уж, как уговор был. Чур, чтобы не врозь учиться.
— Ясное дело... А жалко, Стеша, Васьки Шматкова нет.
— Да, из его бы дельный инженер вышел.
— Эх, беда, до чего мне его жалко — убили... немцы-паразиты!
Они вздыхают и долго молчат потом. Молчат в темноте и дубиничевские. Может быть, каждый вспомнил черные дни, когда в селе у них хозяйничали немцы. Каждый из этих ребят повидал немало страшного... И темная прифронтовая ночь, погромыхивающая далекими орудиями, вздрагивающая злыми зарницами ракет, обступая ребят, напомнила им, должно быть, недавно пережитое.