Я крикнул:
— Здорово живешь, Говорливый камень!
Камень повторил мои слова несколько раз, а потом как бы весь лес заговорил: «Здорово живешь, Говорливый камень», точно каждое дерево, всякий камень, трава и туман лепетали: «Здорово живешь…»
Отголоски звучали со всех сторон, будто тысячи предметов ожили, получили дар человеческой речи и заговорили. Отголоски, постепенно слабея, катились в далекую даль и там, обратившись в шепот, затихали.
Я заговорил быстро, и вся ночь наполнилась торопливыми словами. Тысяча людей вряд ли бы наделала столько шуму и звукового переполоху, сколько наделал Говорливый камень, повторив мои слова множество раз.
Еремка предложил мне сойти на берег и послушать. Я сидел на дереве, поваленном грозой, в ночной тиши плескалась одна Вишера, и вдруг камень со вздохом выкрикнул «Эх!», затем протяжно и надрывно запел:
Полусловие «…инушка» долго летало над черными утесами, поднималось вверх, припадало к земле, и под конец широким порывом ветра пробежало по лесу. «Ухнем» напоминало ураган, от которого с гулким уханьем падают сосны на каменистую землю.
Когда умолкли последние звуки, камень сделал паузу, как бы переводя дух, и потом с новой силой запел:
Он старательно выводил все переливы песни, все вздохи и вскрики.
Я разглядел дощаник и берегом подошел к нему. В дощанике сидел Еремка, похожий в сумраке на тень, и качал головой. Я знал, что Еремка поет, но слов его песни не было слышно, слышалась только песня камня, она была подобна чудесному тысячеголосому хору.
Меня обуяло желание как можно дольше, до утра перекликаться с камнем. Я пел песни, читал стихи, просто ухал, а Говорливый камень мои песни, стихи и уханье, усилив во много раз, разносил далеко по лесам. Мне казалось, что я перекликаюсь со всем Уралом, со всем миром и даже небо слышит меня.
В окрестных селах рыбаки и охотники, отдыхающие у костров и в куренях, наверно, много удивлялись крикам и песням, рождающимся неизвестно откуда.
Под утро мы возвращались в село Говорливое. Я дослушивал затихающую песню камня:
А Еремка негромко говорил:
— Весной гонят лес, бурлаки еще далеко от нашего села, а мы их слышим, берем лодки и выезжаем с рыбой. Говорливый все сказывает. Гром ударит, и камень гремит, получаются два грома; один катится небом, а другой по лесу. В троицу всем селом вся молодежь приходит сюда петь. В том селе слышно до единого слова, узнают по голосам, какая девка поет и какой парень.
Утром я крикнул Говорливому камню: «До свидания!» — и пошел вниз по Вишере в Чердынь. Камень ухнул мне в спину: «До свидания!»
«АРХИМЕД»
В подмосковных местах есть деревня Корытцево. Она стоит на высоком округлом холме. Вокруг холма — глубокий овраг. А по оврагу растет лес, опоясывая деревню широким зеленым кушаком. Издали кажется, что Корытцево разгнездилось на макушках деревьев.
По тем местам, уже сильно обезлесенным и густо заселенным, корытцевский лес, можно сказать, является чудом. В нем еще преспокойно живут волки и лисы, когда в других редко увидишь зайца и белку. Стоит корытцевский лес как заколдованный, как окаменелый. Не страшны ему ни железная дорога, что постоянно увозит бревна и доски, ни лесопильный завод на станции с его тремя рамами, ни печи колхозных изб. Глубокий, с обрывистыми бортами овраг надежно охраняет его. Люди давно отказались ходить в этот лес с топором и пилой. Что ни напилишь, все равно оставишь по дороге, на какой-нибудь круче. И ходят в лес только за малиной, за грибами, да и то по самому краю.
Вглубь забираются одни лишь «робинзоны». Робинзонами в Корытцеве называют мальчишек. В других местах для них придумано много всяких имен: огольцы, пацаны, орлы, а вот в Корытцеве по всем поводам, и в похвалу и в упрек, называют их робинзонами. Повелось это потому, что у корытцевских мальчишек любимая игра — «в робинзона». И повелось давно, даже позабыто когда. Отцы и деды теперешних мальчишек тоже «робинзонили», когда сами были мальчишками.
ebooksa