— Догадался. Ну что?
— Нарисует. В деталях и с подробностями. Едем, готовьте художника и компьютер, пожалуйста.
Вадик прибыл с человечком маленького роста, сутуловатым, с живыми темными глазами на небритом лице, забранном в частую сетку морщин. Артемий Викторович Прижогин, бывший музыкант, школьный учитель пения, администратор в музыкальном театре, неудавшийся фермер и, в конце концов, продавец в маленьких московских магазинчиках, был, по счастью, человеком общительным, наблюдательным и разговорчивым.
— Я почему запомнил его! — тарахтел Артемий Викторович, направляясь в сопровождении Тополянского и Вадика в аппаратную. — Он немой был. Точно немой. Но не глухой. Я с клиентами поговорить люблю, за жизнь пообщаться, если народу нет. А этот словно воды в рот набрал. Спрашиваю, что ищет — молчит. Подошел к валенкам, я ему про достоинства, откуда, где сделаны, про цену — щупает и молчит. Какой, спрашиваю, размер интересует — как к стенке обращаюсь. Тут я деликатно так ему: «простите, вы говорить не можете?», он кивнул, взял с пола образец 44-го размера и на пальцах показал, мол, десять пар надо. Я пошел на склад, ну, точнее, в комнату за прилавком, где у нас товар, Лида осталась, клиента обслуживала. Господи, да чего она помнит-то, дура дурой, только о своих пьянках да внуке дебильном думает, да еще — как подворовать да наколоть покупателя хоть по мелочи… А этот, немой-то, у всех валенок ярлыки осмотрел, явно размер сверял, жестом показал, мол, упакуй ему в коробку. Я в две упаковал, одной большой не нашлось. Перевязал коробки. Он восемь тысяч дал, восемь бумажек, как сейчас помню. Валенки по восемьсот были. И ушел. И все.
Сели к компьютеру. Прижогин надел очки в массивной пластмассовой оправе с подклеенной у изгиба дужкой.
— Сразу скажу, не русский он был человек. То ли кавказец, то ли еврей. Но тут не знаю, паспорт не спрашивал, как вы понимаете, — и сипловато, натужно как-то захихикал. — Возрастом помладше меня. Кепка у него утепленная, с ушами. Но память у меня на лица всегда была неплохая. Попробуем…
Вслед за тем он весьма толково и внятно стал описывать черты лица, уверенно руководя рукой компьютерного дизайнера.
Тополянский отвел Вадика в сторону, чтобы не отвлекать внимание словоохотливого экс-музыканта. Полчаса они обсуждали оперативные вопросы и наконец вернулись к компьютеру, где завершалось создание «документально-художественного образ». Они молча уставились на экран дисплея. Лицо человека в кепке-ушанке еще не обрело формы губ, но глаза, щеки, овал лица, нос, подбородок вкупе давали достаточно внятное визуальное представление об объекте. Оба замерли, наблюдая за тем, как человек за компьютером подставлял, один за другим, варианты губ, следуя активным подсказкам Прижогина.
— Вот, пожалуй, эти! — воскликнул тот и удовлетворенно посмотрел на Тополянского. — Ну и чудеса техника-то нынче вытворяет!
Алексей Анисимович встретился глазами с Вадиком. И понял, что они оба испытывают сейчас нечто пограничное между торжеством и помешательством: фоторобот выдавал очевидное, невозможное, ошарашивающее сходство… с Ефимом Романовичем Фогелем.
Вадик опомнился первым, выскочил из кабинета и через пять минут вернулся с фотографией.
— Он?
Прижогин всмотрелся, снял очки, снова надел и с легкой тенью сомнения в голосе подтвердил:
— Да, он, очень похож, хотя на сто процентов не гарантирую, все же время прошло, кепка и все такое…
Вот что, голубчик, — ласково молвил Тополянский, — вы домой сейчас поезжайте, не отлучайтесь никуда, можете нам очень понадобиться. Заранее извиняюсь за отнятый у вас вечер.
— Никаких проблем! — дружелюбно реагировал Прижогин, я на месте, звоните, приезжайте, всегда готов помочь славным нашим органам.
Через пятнадцать минут сыщики мчались на служебном «Форде» Тополянского в известном только Алексею Анисимовичу направлении. Через полчаса пересели на Рустама, на сей раз в районе Сокольников. Досадное столпотворение машин, необычное для полуденного часа, не слишком благоприятствовало маневрам, если они вообще имели смысл: создавалось ощущение, что те, кто работали против прокурорской следственной бригады, могли при такой их изощренности отследить хоть Рустама, хоть человека-невидимку.
Еще перед отъездом из конторы Вадик, даже не получив команды шефа, благоразумно отправил вслед за Прижогиным Мишу Торопова и Стаса Бурдейного с указанием: вести до дома, один с подъезда глаз не спускает, второй держит под наблюдением лестничную клетку. О малейших подозрениях докладывать на мобильный немедленно. Свидетель бесценный. Тополянский молча оценил инициативу подчиненного, лишний раз убедившись, что сотрудник ему перепал толковый. То есть оба они думали синхронно и оба уже вполне адекватно оценивали всю меру непредсказуемости и опасности ситуации. Она требовала страховаться и перестраховываться от самых фантастических вариантов.
Фима Фогель рассеянно смотрел дневные новости. Вид его был изможденным, тусклый взор едва скользнул по вошедшим «тюремщикам». Он не испугался — договорились об условном звонке. Он очевидно устал от своих скорбных мыслей и той безысходности, которую испытывал последние трое суток.
В машине Тополянский строил самые смелые и экстравагантные версии, но ни одна, хоть убей, не вязалась с обликом и поведением подозреваемого. Собственно — в чем подозреваемого? В заговоре с целью устранения тех, кто так или иначе помогал ему жить и работать? В заговоре с целью отринуть, разрушить на склоне лет свой мирный, устоявшийся быт, свой образ жизни, свою жену, себя? То, что он никого не убивал лично да и не мог убить, — неоспоримо. В конце концов, у него алиби. Участник заговора? В таком случае ему уготована была и впрямь единственная роль, которую он мог сыграть более или менее достоверно: прикинуться немым и купить валенки. На более крутой «криминал» этот изъеденный страхом интеллигент ну никак не тянул.
ebooksa