Филип (
Дороти. Да, дорогой. И если мне захотелось мехов, почему я должна без них обходиться? Кто-то же должен покупать эти лисьи шкурки. Иначе зачем их вообще продают – тем более всего по двадцать два доллара за штуку?
Филип. Изумительно. И сколько здесь шкурок?
Дороти. Примерно дюжина. Ну перестань, Филип.
Филип. Надо же, как можно на войне-то нажиться. Как ты провезла свои песеты?
Дороти. В жестянке из-под крема «Мум».
Филип. «Мум»? А, ну да. «Мум». Подходящее слово. И что, этот «Мум» перебил их запах?
Дороти. Не строй из себя ходячую честность, ты меня пугаешь.
Филип. Может, я и есть ходячая честность – в том, что касается экономики. Не думаю, что твой «Мум», или чем вы, дамочки, мажетесь – «Амолин», что ли? – отбелит следы черной биржи.
Дороти. Если будешь продолжать в том же духе, я тебя брошу!
Филип. Отлично!
Дороти направляется к выходу, но в дверях оборачивается и умоляюще произносит:
Дороти. Ну прекрати, пожалуйста. Будь умницей и порадуйся, что у меня такая красивая накидка. А знаешь, о чем я думала, когда ты пришел? О том, чем бы с тобой сейчас занимались в Париже.
Филип. В Париже?
Дороти. Теперь как раз начинает смеркаться, мы встречаемся в баре «Ритц», и на моих плечах – эта накидка. Я жду тебя. И вот появляешься ты – в двубортной шинели гвардейца, сидящей в обтяжку, в котелке и с тросточкой.
Филип. Ты опять начиталась этих американских журналов, «Эсквайр». Знаешь, их ведь не читают, там нужно только картинки рассматривать.
Дороти. Ты заказываешь виски с «Перье», а я – коктейль с шампанским.
Филип. Противно.
Дороти. Что?
Филип. Твои россказни. Убереги меня впредь от своих галлюцинаций, пожалуйста.