Но, с другой стороны, хитрость Муромцева была вполне оправданна. Спецназовцам, захватившим ключевые объекты аэродрома, нужно было выиграть время. Им необходимо было удержать аэродром до прибытия советских истребителей. И тут уж любые средства хороши. Даже – обман о советских бомбардировщиках, готовых сбросить бомбы на западногерманский аэродром.
Очень было возможно, что готовившиеся к атаке немцы и американцы не поверили Муромцеву. Но они должны были задуматься над его словами. И устроить совещание, как им действовать дальше. Сами они, скорее всего, не рискнут после таких слов Муромцева предпринять какие-либо решительные действия. Для этого им нужно будет получить разрешение от своего начальства. Но и начальство, скорее всего, не захочет дать конкретный приказ в такой ситуации. Скорее всего, оно пожелает сбросить со своих плеч столь тяжкую ответственность и сообщить о ситуации на аэродроме Темпельхоф другому начальству, выше себя. А на это на все надо время – то самое время, которое любыми способами старались выиграть сейчас пятеро советских спецназовцев.
Иначе говоря, со стороны наших это была игра, смысл которой был вполне понятен. И похоже было, что такая игра им удалась. Может быть, не в полной мере, а лишь отчасти, но и это значило многое. Во всяком случае, добрых два часа нападающая сторона не предпринимала никаких действий. Целых два часа! Уйму времени!
Как провели эти два часа пятеро смельчаков? В общем-то, однотипно. Они готовились к самому худшему развитию событий. То есть к тому, что, несмотря ни на какие уговоры и резоны, немцы и американцы попытаются выбить их с занимаемых позиций. Как они попрут на приступ – в лоб или в обход, этого спецназовцы, разумеется, не знали, да это, по большому счету, было и неважно. Важно было другое – продержаться. Любым способом и столько, сколько нужно. То есть пока не прибудут советские истребители.
Тяжелее всех ожидание давалось Муромцеву. Ему становилось все хуже, несколько раз он терял сознание, и лишь каким-то сверхъестественным, непонятным даже ему самому усилием удавалось вынырнуть из черной, душной и липучей тьмы беспамятства. Вынырнув из этой ямы, он какое-то время приходил в себя, мучительно пытаясь сообразить, где он находится, что он тут делает и кто эти мужчина и женщина, которые находятся рядом с ним. В конце концов он приходил в полное сознание, даже пытался улыбаться, затевал разговор: с Павленко – по-русски, с Меридой – по-английски.
Павленко почти не отходил от Муромцева, то и дело стараясь ему хоть чем-то помочь, и это было очень неудобно и трудно, потому что одновременно приходилось наблюдать через окно за противником.
Мерида какое-то время безучастно сидела в кресле, затем вдруг встала и, глядя на Павленко, произнесла несколько слов по-английски. И удивительное дело – Павленко ее прекрасно понял, хотя из английского знал лишь несколько школьных фраз! Как ему удалось понять эту женщину, он не задумывался и даже не удивился своей неожиданной понятливости – не до того было. Главное, он ее понял и с тем, что она сказала, согласился без раздумий и колебаний.
– Я посмотрю за ним, – сказала Мерида, обращаясь к Павленко. – Не бойся, все будет хорошо. А ты занимайся своим делом.
Павленко хотел что-то ответить, но только кивнул и отвернулся к окну. Мерида подошла к Муромцеву, сидевшему в кресле в неудобной скрюченной позе, и помогла ему лечь на пол – больше было некуда. Под голову она положила ему курточку с американскими военными знаками. Затем отстегнула от ремня на Муромцеве флягу с водой, сделала несколько глотков, будто пробуя воду на вкус, и протянула флягу Муромцеву.
– Пей, – сказала она. – Но только – три глотка, не больше. У тебя – жар. Ты ранен. Тебе больше нельзя.
Муромцев послушно сделал три глотка и дотронулся до руки Мериды.
– Зачем ты меня положила? – спросил он.
– Тебе надо лежать, – сказала она. – Ты – раненый.
– Но если они будут нас атаковать, мне надо будет встать! – запротестовал он.
– Зачем? – спросила Мерида.
– Чтобы стрелять!
– Пока нас никто не атакует, – сказала женщина. – Так что – лежи.
Какое-то время они молчали, затем Мерида сказала:
– Я хочу посмотреть твои раны. Пока нас не атакуют…
– Но… – попытался протестовать Муромцев.