– Час настал. Но Кукушка говорит, что это кончится не скоро, потому что у жены узкий таз и роды будут трудные.
Ван Лун вернулся на свой двор и сел, прислушиваясь к крикам, и в первый раз за много лет он был испуган и нуждался в помощи какого-нибудь бога. Он встал и пошел в лавку, где продавались курения. Купив курительных палочек, он пошел в городской храм, где в золоченой нише восседает богиня милосердия, подозвал священника, дал ему денег и велел зажечь курения перед богиней.
– Хоть и не годится мне как мужчине делать это, – сказал он священнику, – но у меня рождается первый внук, и роды очень тяжелы для его матери: она горожанка, и таз у нее слишком узкий; а мать моего сына умерла, и в доме нет женщины, чтобы зажечь курения.
Потом, наблюдая, как священник ставит палочки перед богиней в полную пепла курильницу, он вдруг подумал со страхом: «А что, если это не внук, а девочка?» И промолвил торопливо:
– Если родится внук, я заплачу за новый красный халат для богини, но ничего не дам, если родится девочка!
Он вышел взволнованный, потому что до сих пор ему не приходило в голову, что может родиться не внук, а внучка, и он зашел купить еще курений. И хотя день был жаркий и на улице лежала пыль по колено, он все же пошел к маленькому деревенскому храму, где восседала чета богов, охранявшая поля и землю, поставил перед ними палочки, зажег их и пригрозил им:
– Ну, мы о вас заботились – и мой отец, и я, и мой сын. А теперь тело моего сына дает побег, и если у него родится не сын, а дочь, то ничего вам больше не будет!
И, сделав все, что мог, он вернулся домой и сел за стол. Ему хотелось, чтобы рабыня принесла ему чаю, а другая принесла бы смоченное в кипящей воде и выжатое полотенце, чтобы утереть лицо, но сколько он ни хлопал в ладоши, никто не являлся. Никто не обращал на него внимания, все бегали взад и вперед, а он не смел остановить кого-нибудь и спросить, какого пола родился ребенок, и родился ли вообще. Он сидел весь в пыли, усталый, и никто не заговаривал с ним.
Наконец, когда ему казалось, что скоро наступит ночь, – так долго он ждал, – вошла Лотос, покачиваясь на маленьких ножках, потому что стала очень толста, и, опираясь на Кукушку, сказала, громко смеясь:
– Ну, в доме твоего сына родился сын. И мать и сын живы. Я его видела: ребенок красивый и здоровый.
Тогда Ван Лун тоже засмеялся, встал и, хлопнув в ладоши и снова засмеявшись, сказал:
– А я сидел здесь, словно у меня самого рождался первенец, не знал, что мне и думать, и боялся всего.
А потом, когда Лотос прошла в свою комнату, он снова сел и задумался: «Я не боялся так, когда та, другая, рожала первенца, моего сына».
И он сидел молча, размышлял и вспоминал тот день: как она пошла в маленькую темную комнатку, и как всегда она одна рожала ему сыновей и дочерей, как после родов выходила в поле и работала рядом с ним. А эта, жена его сына, от родовых мук кричала, как ребенок, подняла на ноги всех рабынь в доме и заставила мужа стоять у своих дверей. И, словно давно забытый сон, он вспомнил, как О Лан, отдыхая от работы в поле, кормила ребенка, и густое белое молоко струей лилось из ее груди и впитывалось в землю. И казалось, что это было так давно, словно никогда не бывало.
Тут вошел его сын, улыбающийся и торжественный, и сказал громко:
– Родился мальчик, отец мой. И теперь нам нужно найти женщину, чтобы кормить его грудью: я не хочу, чтобы красота моей жены поблекла от кормления и чтобы ее силы надорвались от этого. Ни одна воспитанная женщина в городе этого не делает.
И Ван Лун сказал печально, хотя и сам не знал, что его печалит:
– Что же, пусть будет так, если она не может кормить своего ребенка.
Когда ребенку исполнился месяц, его отец, сын старого Ван Луна, отпраздновал день его рождения, пригласив гостей из города: и родителей своей жены, и всех знатных горожан. И он велел выкрасить в алую краску много сотен куриных яиц и дарил их каждому гостю. И весь дом веселился и радовался, потому что мальчик был толстый и красивый; тридцатый день его жизни миновал, он остался в живых, страх за него прошел, и все радовались.
Когда праздник кончился, сын Ван Луна пришел к отцу и сказал: