– Нужно выполнять это правило, потому что есть жадные люди: они покупают рис, который дают бедным, – ведь на один грош нельзя накормить человека так, как здесь, – уносят рис домой и кормят им свиней вместо помоев. А рис нужен людям, а не свиньям.
Ван Лун слушал в изумлении и воскликнул:
– Бывают же такие жадные люди! – А потом добавил: – Но почему же дают рис беднякам и кто это делает?
Сторож ответил:
– Богатые и знатные люди в городе делают это. Некоторые хотят совершить этим доброе дело для будущего, чтобы спасение чужой жизни зачлось им на небесах, а другие делают это для того, чтобы завоевать себе добрую славу.
– И все же это хорошее дело, – сказал Ван Лун. – Некоторые, должно быть, делают это от доброго сердца. – И, видя, что сторож ему не отвечает, он добавил себе в оправдание: – По крайней мере хоть немногие из них?
Но сторожу надоело разговаривать с ним, он повернулся спиной и начал лениво насвистывать что-то сквозь зубы. Дети потянули Ван Луна за полу, и он повел их обратно к шалашу, построенному ими. Там они улеглись и проспали до утра, потому что в первый раз за всю осень они поели досыта, и от полноты желудка их клонило ко сну. На следующее утро нужно было достать еще денег, потому что они истратили последнюю монету на утренний рис. Ван Лун посмотрел на О Лан, не зная, что же ему делать. Но он смотрел на нее уже не с тем отчаянием, как на своих пустых и бесплодных полях. Здесь по улицам сновали взад и вперед сытые люди, на рынках были мясо и овощи, в лоханках плавала рыба, и здесь, конечно, человеку с семьей можно было прокормиться и не умереть с голоду. Не то что у них на родине, где даже на серебро нельзя было купить еды, потому что ее не было. И О Лан ответила ему уверенно, словно она прожила здесь всю жизнь:
– Я с детьми могу просить милостыню, и старик тоже. Может быть, его седые волосы смягчат тех, кто не подаст ничего мне.
И она подозвала к себе мальчиков, которые по-детски забыли обо всем, кроме того, что они снова сыты и приехали в новое место, побежали на улицу и стояли там, глазея по сторонам, и сказала им:
– Возьмите чашки и держите их вот так, и кричите вот так…
Она взяла в руки пустую чашку, протянула ее перед собой и начала жалобно причитать:
– Сжалься, господин, сжалься, добрая госпожа! Пожалей несчастных, это зачтется тебе на небесах! Подай монетку, маленькую медную монетку, которой тебе не жаль, накорми голодного ребенка!
Мальчики уставились на нее в изумлении – и Ван Лун вместе с ними. Где это она выучилась причитать? Сколько было в этой женщине такого, чего он не знал! Она поняла его взгляд и ответила:
– Так я просила, когда была маленькой, и таким образом я кормилась. В голодный год, такой же, как этот, меня продали в рабство.
В это время проснулся старик, который до сих пор спал; ему тоже дали чашку, и все четверо вышли на дорогу просить милостыню. Женщина начала причитать и потрясать своей чашкой перед каждым прохожим. Она держала девочку на обнаженной груди, девочка спала, и ее головка моталась по сторонам, когда мать двигалась, протягивая чашку перед собой. Прося милостыню, она указывала на девочку и громко кричала:
– Подай, добрый господин, подай, добрая госпожа! Если ты не подашь, девочка умрет голодной смертью.
Девочка в самом деле казалась мертвой, ее головка моталась из стороны в сторону. Прохожие, очень немногие, неохотно совали матери медную монету. Через некоторое время мальчики стали смотреть на попрошайничество как на игру, а старшему стало стыдно, и, прося милостыню, он застенчиво улыбался. Увидевши это, мать втолкнула их в шалаш и там больно отхлестала по щекам, с сердитой бранью:
– Говорите о голодной смерти, а сами смеетесь! Ну и подыхайте, коли так, дурачье!
И она снова принялась бить их, пока у самой не заболела рука и пока у мальчиков не покатились градом слезы. Они плакали, а она послала их на улицу:
– Вот теперь вы будете просить как следует! И еще получите, если будете смеяться!