Вернулся Константин.
– Сейчас. Там мужик один. Он на том берегу живет. Говорит, мол, ездят. Смену сдаст, покажет. Давай поспим часок.
Через час окончательно рассвело. К машине подошел долговязый сутулый мужик с котомкой, в которой что-то звякало. Открыв дверь, он втиснулся в кабину.
– Ну что,– шмыгнул носом, – давай вон туда, за сарай, там съезд на лед, и вон прямо на те две трубы держи. Видишь?
– Вижу, – Константин газанул, тронул грузовик с места и осторожно съехал на лед. Ехать пришлось очень медленно, лед был совершенно чистым, как на хоккейном поле, только кое-где, у торосов, намела поземка снегу.
– А сколько здесь до того берега? – спросил Гурский.
– Верст шесть, может, больше. Да ты по следам держи, – показал провожатый рукой водителю. – Видишь? Проехал же кто-то. Я же говорю – ездят.
– Так это же легковушка явно.
– Ну и что? Ездят же.
Дальше они ехали абсолютно молча. След от легковушки давно пропал, и ориентироваться приходилось по тем самым трубам, на которые указал мужик.
Миновали середину реки.
Берег стал ближе. Уже отчетливо виднелась какая-то пристань, дома, промышленные постройки, окружающие громадное бетонное здание кубической формы, из которого и торчали в небо две высоченные трубы.
Вдруг грузовик повело, Константин чуть повернул баранку и нервно газанул, пытаясь выровнять машину, но ее юзом поволокло в другую сторону, разворачивая поперек движения.
– Тихо, тихо, Костя… – предельно спокойно сказал Гурский чужим голосом. – Что за танцы?
– Трещина, – не разжимая зубов ответил Константин.
– Где?
– Вон, – кивнул он вперед.
Гурский привстал и увидел, что от левого переднего колеса их грузовика змеится вперед по темно-серому льду белая нить трещины.
– Мы ее сейчас проедем уже. Спокойно.
– Она, падла, с самой середины почти. Я уйти пытался. А она прямо под нами ломается.