Кортни замерла, не донеся очередную порцию до рта, и уставилась на Трейси. Изо рта моржовыми усами свисали беглые лапшинки.
— Не буквально, — сказала Трейси. Вздохнула и подложила им обеим жасминового риса на пару. — Вот мой толстый ребенок давным-давно убежал.
Когда они доели — Кортни умяла тарелку бананов во фритюре и мороженого, которые, очевидно, исчезли в ее худеньких бедрах, — Трейси оплатила счет двумя двадцатками из пачки с тридцатью тысячами, тщетно обыскала кошелек на предмет мелочи и сказала Кортни:
— Мне не хватает на чаевые.
Кортни воззрилась на нее сфинксом, потом запустила руку в глубины розового рюкзачка, достала кошелек с мартышкой, вынула четыре монетки по пенсу и аккуратно разложила на блюдце, бормоча себе под нос:
— Раз, два, три, четыре.
— А считать ты до скольких умеешь?
— До миллиона, — тотчас ответила Кортни.
— Правда?
Кортни выставила левую ладошку и медленно посчитала по пальцам:
— Один — два — три — четыре — миллион.
— И все?
Девочка смотрела на нее неподвижно. Между передними зубами застряла лапшинка. В конце концов Кортни выставила указательный палец на правой руке и сказала:
— Миллион один.
Ее щедрые чаевые четырьмя пенсами не ограничились. Она поглядела в рюкзачок, достала мускатный орех и положила его к монеткам. Официант забрал блюдце с официантски непроницаемым лицом, извлек печенье с предсказанием, точно фокусник, и церемонно вручил Кортни. Та аккуратно убрала печенье в рюкзак, не разломив.
— Поехали домой, — сказала Трейси.
Но не успели они добраться до Хедингли, зазвонил телефон. И едва Трейси услышала скрипучий голос в трубке, сердце у нее оборвалось. Келли Кросс требует фунт мяса, а Трейси и не подозревала, что он у нее имеется. Пусть забирает. Пусть забирает что хочет. Иногда нужно взять на себя ответственность. Поспасть, поесть, защитить. Особенно защитить.
Вонь внутри невообразимая. Разложение. Много дней потом не избавишься. Запах на коже, на форме, в волосах. Годы спустя, едва вспоминала квартиру в Лавелл-парке, запах возвращался. Когда они вломились, ребятенок стоял в коридоре. Грязный, кожа да кости, жертва Освенцима.
Обессиленный восхождением на пятнадцатый этаж и вышибанием непредвиденно упрямой двери, упитанный Кен Аркрайт с поразительной скоростью рванул по коридору, подхватил истощенного ребятенка, вручил Трейси и отправился обыскивать остальные комнаты.
Трейси обнимала невесомое тельце, гладила по грязным волосам и шептала: