— Внуки, — гордо пояснил Гарри Рейнольдс. — Бретт и Эшли, десять лет и восемь.
Очевидно, Бретт — мальчик, а Эшли — девочка, хотя в наше время ни в чем нельзя быть уверенной. В остальном интерьер чудовищен: большие стеклянные вазы, вероятно считавшиеся «искусством» в семидесятых, сентиментальные фарфоровые безделушки — клоуны с воздушными шариками, грустные дети с собаками. На одной стене — огромные латунные часы-солнце, на другой телевизор невообразимых размеров транслировал футбольный матч. Преступление окупается. Пахло, как ни странно, выпечкой.
— Не хотела отрывать вас от футбола, — вежливо сказала Трейси, хотя констеблем годами патрулировала грязные домашние матчи «Лидс Юнайтед» и сейчас с восторгом запустила бы в экран молотком покрупнее.
— Нет-нет, — ответил Гарри Рейнольдс. — Дерьмовая игра — прошу извинить мой французский, лапуля, — прибавил он для Кортни. — И это «Скай-плюс», не прямая трансляция, посмотрю потом.
У него был йоркширский акцент, из тех, что Трейси полагала «амбициозными». У Дороти Уотерхаус был такой.
Гарри Рейнольдс выключил телевизор и усадил гостий на пухлые диваны, огромные, как баржи, обитые старомодной розовато-лиловой кожей. Сколь недостойно закончила свои дни какая-то корова. Гарри Рейнольдс извинился и отбыл за «освежительным». Солнце поджаривало сад, но окна и двери затворены — весь дом герметично закрыт, внешний мир не проберется. Блузка липла к спине Трейси. Пояс огромных штанов рассекал напополам. За день она всегда распухала. Как это до такого дошло?
Кортни сидела и молча смотрела в окно. Может, Келли накачивала ее наркотой? Ничего нового, раньше матери галлонами спаивали детям опийную настойку, чтоб те не шумели. Люди и не догадываются, скольких детей сейчас подкармливают транквилизаторами и снотворным. Будь воля Трейси, она бы многих родителей стерилизовала. Вслух не скажешь — ну еще бы, становишься вылитая наци. Но от правды никуда не деться.
У Трейси зазвонил мобильный. «К Элизе». Она вытащила телефон из сумки, — вероятно, опять звонит безмолвный друг. Взглянув на экран, поморщилась. «Барри». Подкатил страх, — может, он что-то выяснил про Кортни? Она дождалась, пока не включится голосовая почта.
Гарри Рейнольдс вернулся с чайным подносом. Опять «К Элизе». Опять Барри. Опять голосовая почта.
— Что-то не так?
— Кто-то донимает, — отмахнулась Трейси.
И опять «К Элизе». Да господи боже, подумала она, Барри, исчезни наконец.
— Могу посодействовать, хотите?
Интересно, что для Гарри Рейнольдса означает «посодействовать»?
— Нет, — сказала Трейси. — Наверное, телефонные роботы звонят. Из Индии или из Аргентины.
— Провались эти черные, — ответил Гарри Рейнольдс. — Куда ни плюнь, везде они. Да, нынче жизнь не та, что прежде. — Он поставил поднос. Чайник, чашки с блюдцами — красивый фарфор, — апельсиновый сок и тарелка с булочками. Масло, чуть-чуть джема. Он подтолкнул тарелку к Трейси. — Свежая партия, прямиком из печи, сам пек, — сказал он. — Надо делом заниматься, а?
— Да уж, — сказала Трейси. — Дела, дела.
Хотела воздержаться от булок, но не нашла в себе сил. Весь день колесит на двух зерновых батончиках и куске полудохлого пончика. Ах да, и на двух печеньях «Джаффа». И на ролле с тунцом на пикнике. И на пакете чипсов с солью и уксусом. И на горстке морковных палочек, хотя их можно и не считать. Надо же, сколько набралось. В прошлом году она вступила в клуб «Мир похудения», пришлось вести «пищевой дневник». Вскоре она стала сочинять.
— И малиновый джем сам варил, — сказал Гарри Рейнольдс. — Возле А — шестьдесят пять, прямо за Гайзли, есть местечко, там можно ягоды собирать. Знаете его?
— Что-то не припомню.
ebooksa