«Паралитики власти» и «эпилептики революции»

Писем на это обращение поступило немало; некоторые сообщения послужили основанием для официального предъявления обвинения бывшему министру.

Первое обвинение И. Г. Щегловитову было предъявлено следователем В. В. Соколовым 3 июня 1917 года по статье 362 Уложения о наказаниях (преступление по должности). Затем ему предъявляли обвинение 27 и 28 июня, 3 августа, 12 и 13 сентября 1917 года. Он обвинялся, например, в том, что допустил фальсификацию по делу Бейлиса, что во всеподданнейших докладах императору по некоторым делам умышленно искажал факты, что незаконно увольнял и перемещал лиц судебного ведомства, и в других преступлениях по должности.

И. Г. Щегловитов активно защищался. Не отрицая некоторых фактических обстоятельств, он тем не менее не признавал себя виновным. 25 августа 1917 года он подал обстоятельное заявление в Чрезвычайную следственную комиссию, в котором обжаловал действия следователей и оспаривал правильность юридической квалификации вменяемых ему деяний. Кроме того, он жаловался на то, что ему, в нарушение закона, с момента ареста не выдают жалованье. «Справедливое возмездие, если я его заслужил, пусть постигнет меня, но я просил бы вас обратить внимание на те страдания, которые из-за меня пали на мою несчастную ни в чем не повинную жену, — писал он. — Содержание, которое мне причиталось, ей выдано не было и не выдается, несмотря на то, что о моем увольнении меня со службы мне до сих пор ничего не объявлено. Если мне, как находящемуся под следствием, причитается половинное содержание, то мне половина должна быть выдаваема с 3 июня, т. е. со дня привлечения к следствию, а до 3 июня содержание причитается полностью. Но жена моя, уполномоченная мною соответствующею доверенностью, ничего получить не может… Настоятельно прошу об ускорении окончания моего дела и об оказании мне справедливой помощи».

Чрезвычайная следственная комиссия оставила «без последствий» заявление И. Г. Щегловитова в части обжалования им действий следователей, а в части, касающейся выдачи ему жалованья, направила на рассмотрение Временного правительства.

И. Г. Щегловитов после ареста содержался в Трубецком бастионе Петропавловской крепости, в камере № 45. Со времени ареста и до 23 марта он, как писал старший врач крепости Серебрянников, не проявил «в своей обычной мыслительной жизни каких-либо уклонений или изменений». Он всегда с нетерпением ожидал свиданий с женой, Марией Фёдоровной, и дочерью, Анной Ханенко, которые ему регулярно предоставлялись. Однако 21 марта их в крепость почему-то не пропустили. На И. Г. Щегловитова это произвело крайне тяжелое впечатление. Он истолковал отказ в свидании в том смысле, что с женой и дочерью случилось несчастье, что они, возможно, даже убиты. Это так подействовало на Щегловитова, что у него начались слуховые галлюцинации. После того как 28 марта свидание с родными ему разрешили, он немного успокоился. 4 апреля он вновь встречался с женой и дочерью, а на следующий день галлюцинации повторились. Врач Серебрянников, наблюдавший Щегловитова, отметил, что он «страдает психастенией с навязчивыми идеями, сопровождающимися галлюцинациями слуха такого же содержания». Правда, врач не исключал и симуляции со стороны И. Г. Щегловитова, что он и отметил в своем заключении. Так, например, было известно, что в бытность свою министром юстиции И. Г. Щегловитов, через представителя судебной палаты, дал совет судебному следователю Лыжину, уличенному в подлогах, симулировать душевную болезнь, что и позволило ему избежать в свое время ответственности.

Комиссия, получив заключение врача Серебрянникова, сочла необходимым провести И. Г. Щегловитову более детальное медицинское обследование. 31 мая 1917 года в присутствии коменданта крепости его освидетельствовали доктора А. А. Карпинский и И. И. Манухин. В своем заключении они отметили, что у И. Г. Щегловитова «со стороны нервно-психической уклонений от нормы не обнаружено».

Жена И. Г. Щегловитова, Мария Фёдоровна, неустанно хлопотала об освобождении мужа. Она обращалась ко многим лицам, знакомым ей по прежним связям и возвысившимся при Временном правительстве, и, в частности, к С. В. Завадскому. Хотя он и относился к супругам Щегловитовым «определенно отрицательно», все же счел возможным принять и выслушать Марию Фёдоровну. Во время приема он откровенно сказал ей, что не в силах что-либо изменить в судьбе ее мужа.

Чрезвычайная следственная комиссия неоднократно рассматривала ходатайства М. Ф. Щегловитовой об «облегчении» ее мужу меры пресечения и всякий раз их отклоняла. После свершения Октябрьской революции Мария Фёдоровна все еще пыталась вырвать мужа из крепости. 17 ноября 1917 года она писала в комиссию: «Будучи осведомлена, что из числа лиц, задержанных одновременно с мужем, почти все в настоящее время уже находятся на свободе, тешу себя надеждой, что настоящее мое ходатайство найдет себе справедливое удовлетворение и будет уважено без замедлений». Она просила освободить мужа под ее поручительство и залог в сумме 180 тысяч рублей.

В тот же день состоялось решение комиссии об освобождении И. Г. Щегловитова из-под стражи под поручительство его жены и залог в сумме 300 тысяч рублей. 18 ноября Мария Фёдоровна согласилась выплатить эту сумму. Однако новая власть это решение комиссии так и не выполнила.

«Не проявил никакого страха»

После Октябрьской революции Чрезвычайная следственная комиссия, так и не завершив своей работы, была закрыта. Большинство высших царских сановников, в их числе и И. Г. Щегловитов, осталось в заключении в Петропавловской крепости. В конце марта 1918 года его перевезли в Москву и поместили в Бутырской тюрьме. Там же находились и некоторые другие «слуги императорского величества», в частности, бывший министр внутренних дел А. Н. Хвостов и бывший директор департамента полиции С. П. Белецкий.

В июне 1918 года дело И. Г. Щегловитова приняли к своему производству члены следственной комиссии Революционного трибунала при ВЦИК Розмирович и Цейкель. 12 июля они предъявили ему обвинение в контрреволюционной деятельности. Своим защитником И. Г. Щегловитов избрал Василия Васильевича Беллавина, о чем подал официальное прошение в следственную комиссию, прося допустить своего адвоката к «защите и обозрению» дела. Ознакомившись с делом, В. В. Беллавин передал в следственную комиссию ходатайство. В нем он указал на трудности для него и его подзащитного дать по всем пунктам обвинения исчерпывающие ответы, так как в постановлении не было конкретных указаний на материалы, легшие в основу обвинения, ссылок на тома и листы дела. Защитник писал, что материалы, на которых основано обвинение, являлись неполными по двум причинам: во-первых, работа бывшей Чрезвычайной следственной комиссии была еще не закончена, и, во-вторых, следственные материалы И. Г. Щегловитову не предъявлялись. Беллавин настаивал на проведении дополнительного расследования и переработке обвинительных пунктов, с обязательной ссылкой на материалы дела. Кроме того, он просил освидетельствовать состояние здоровья своего подзащитного.

Ходатайство защитника было отклонено. Однако 25 июля 1918 года И. Г. Щегловитову все-таки было предъявлено обвинение в новой редакции.

В постановлении отмечалось, что И. Г. Щегловитов «изобличается в том, что, состоя с 24 апреля 1906 года по 6 июля 1915 года в должности министра юстиции Российской империи и в качестве такового будучи хорошо осведомлен о нараставшем революционном движении народных масс против царского режима, о деятельности революционных социалистических партий, он, в течение означенного времени, работая в этом отношении в тесном контакте с бывшим министерством внутренних дел и департаментом полиции, принимал, не разбираясь в средствах, на основании и в пределах предоставленной ему власти, а также выходя за таковые пределы, все зависящие от него меры на пространстве всего Русского государства для подавления названного революционного движения, разгрома и парализования деятельности революционных партий, путем судебного преследования деятелей этих партий по обвинению их в организации и участии в этих партиях, в результате чего последствиями таких привлечений были тяжкие обвинительные приговоры над революционными деятелями, длительные тюремные заключения, ссылки в Сибирь и каторжные работы, расстройство революционных организаций и прямой ущерб для революции».

И. Г. Щегловитову вменялись в вину почти полтора десятка пунктов различных деяний. В частности, он обвинялся в том, что усилил степень уголовной репрессии по политическим делам; содействовал введению военно-полевых судов после разгона I Государственной думы и попустительствовал, после их упразднения, передаче военно-окружным судам дел о политических преступлениях; неуклонно требовал, путем прямого давления и циркулярных предложений, от чинов своего ведомства вынесения обвинительных приговоров, «видя в этом одно из наиболее сильных средств борьбы с революционным движением», угрожая лицам, выносившим мягкие и оправдательные приговоры, репрессиями до увольнения со службы включительно; не останавливался в борьбе с революционными партиями и освободительным движением перед созданием искусственных и инсценированных процессов; отвергал и не допускал смягчения участи либо помилования осужденных, причастных к революционным партиям; потворствовал тем организациям, которые своею деятельностью мешали революционному движению; попустительствовал истязаниям и пыткам, имевшим место в охранных отделениях над политическими заключенными; покрывал политические убийства заключенных под видом попыток их к побегу; ухудшил положение политических заключенных в тюрьмах и в особенности в местах отбывания каторжных работ; ходатайствовал о смягчении участи бывших палачей и уличных погромщиков и поощрял всеми мерами разжигание «темных инстинктов среди населения» путем натравливания его на евреев и т. п.

Мария Фёдоровна Щегловитова после перевода мужа в Москву, переодевшись «простой бабой», с трудом добралась до столицы. Здесь ее приютила подруга, бывшая до революции начальницей гимназии. Она продолжала неустанно хлопотать за мужа, добиваясь его освобождения. Прочтя в газетах сообщение о том, что Революционный трибунал прервал свою деятельность на «неопределенное время», она написала письмо во ВЦИК, в котором выразила обеспокоенность оттягиванием суда над И. Г. Щегловитовым. Она писала, что за 16 месяцев заключения (из них один год в крепости) ее муж дважды заболевал «психическим расстройством» и теперь опять «близок к нервному срыву». «Обяжите его и меня какой угодно подпиской и поручительством (комиссия Муравьёва на это согласилась и освободила мужа под мое поручительство, но большевистская власть его не выпустила из крепости), и вы можете быть уверены, что мы их выполним, — писала М. Ф. Щегловитова. — Политикой мой муж никогда не занимался, ни в каких собраниях или заседаниях не участвовал и, конечно, впредь заниматься ею не будет, потому и в никакой „контрреволюции“ неповинен… С его принципами скрываться он не будет и по первому же требованию явится в суд».

В августе 1918 года, незадолго до суда, И. Г. Щегловитова и некоторых других сидевших в Бутырках бывших царских сановников перевели в Кремль, где обычно заседал Революционный трибунал. Там их содержали в подвальном этаже здания бывших Московских судебных установлений, в помещении для курьеров.

С. Кобяков, посещавший в те дни Верховный революционный трибунал в качестве защитника поляков братьев Лютославских, обвинявшихся в контрреволюционной деятельности, вспоминал, что во время посещений своих подзащитных он познакомился с Щегловитовым, Белецким и Хвостовым, сидевших в одном помещении. Правда, последний в разговор с ним не вступал и каждый раз при появлении Кобякова в общей комнате уходил в какую-то «клетушку», служившую узникам спальней, и заваливался спать. «Щегловитов являл весьма жалкий вид, — писал Кобяков. — От бывшего диктатора ничего не осталось. Заискивающим тоном он просил меня разрешить ему и Белецкому остаться в общей комнате во время моих переговоров с Лютославскими. Я, конечно, согласился. После деловых разговоров начиналась общая беседа. Дело Щегловитова должно было слушаться в Верховном трибунале первым. Вторым предполагалось назначить дело Хвостова, третьим дело Лютославских. И Щегловитов, и Белецкий не скрывали от себя ожидавшего их печального исхода процесса. Но Белецкий все дни твердил: „А большевики меня все-таки не расстреляют. Уменя есть цианистый калий, и я приму его после вынесения мне смертного приговора“. Эта мысль, по-видимому, сильно поддерживала его дух».

Верховный революционный трибунал приговорил бывшего министра юстиции и генерал-прокурора Российской империи И. Г. Щегловитова к смертной казни.

Пятого сентября 1918 года к помещению, в котором содержались царские сановники, подъехал автомобиль с чекистами. Заключенным было объявлено, что Чрезвычайная комиссия вызывает их «для передопроса» на Лубянку. Щегловитова, Хвостова, Белецкого и братьев Лютославских посадили на автомобиль и привезли на Лубянку. Ничего не заподозривший Белецкий оставил в камере ампулу с цианистым калием. Вскоре на Лубянку из других тюрем доставили еще человек семьдесят арестованных, и среди них бывших министров внутренних дел Н. А. Маклакова, А. Д. Протопопова, протоиерея Восторгова и епископа Ефрема. Затем всем им объявили, что сегодня они будут расстреляны. По свидетельству очевидцев, это известие произвело потрясающее впечатление: «Раздались слезы, послышались истерические крики».