«Паралитики власти» и «эпилептики революции»

Иван Григорьевич был женат трижды. Первая его жена, княжна Оболенская, умерла рано. От этого брака у него был сын, Константин, родившийся в 1884 году. Вторично он женился на дочери действительного статского советника Детерихса, Елене Константиновне. В 1895 году у них родилась дочь Анна. По отзывам современников, вторая жена Щегловитова «бежала, не будучи в состоянии выносить его характера, главным образом скупости».

Третьей супругой И. Г. Щегловитова стала вдова статс-секретаря С. А. Тецнера, Мария Фёдоровна, женщина «большого ума, к тому же еще не старая и привыкшая иметь успех у мужчин».

Познакомился он с ней случайно, во время личного приема. Когда И. Г. Щегловитов только что был назначен генерал-прокурором, Мария Фёдоровна хлопотала как раз за своего брата-революционера, арестованного по какому-то делу в Харькове. По этому вопросу ей порекомендовали обратиться к министру. Она сумела произвести на И. Г. Щегловитова такое впечатление, что уже через несколько месяцев стала его супругой.

Современники писали, что до женитьбы И. Г. Щегловитов был «в домашнем обиходе под башмаком своей матери, своевольной и скупой старухи» и что он, даже будучи генерал-прокурором, не смел по утрам пить кофе, пока из своих апартаментов она не выйдет к столу. Не терпела она и свободомыслия и особенно строго отчитывала сына, когда он позволял себе какие-нибудь шутки над религией. Мария Фёдоровна, появившись в генерал-прокурорском доме, вполне заменила ее «в роли домашнего цербера». Женщина умная и тщеславная, она имела огромное влияние на Ивана Григорьевича. Ходили слухи, что она рассматривала даже бумаги, поступавшие в министерство юстиции, и делала на них пометки, ставя крестики, когда дело, по ее мнению, подлежало решить в положительном смысле, и нолики, если ответ казался ей отрицательным.

Хотя, скорее всего, это были обычные великосветские сплетни, нелишне отметить, что основания для них все же имелись. Например, Александра Викторовна Богданович, хорошо знавшая чету Щегловитовых и не раз принимавшая их у себя, сделала ряд интересных заметок в своем «Дневнике», из которых усматривается, что Мария Фёдоровна была в курсе всех министерских дел своего мужа.

Десятого ноября 1909 года она записала: «Была сегодня Щегловитова. Сказала, что ее муж твердо стоит на тех проектах, которые он вносит в Думу. Насчет „условного осуждения“ его проект касается только самых ничтожных преступлений… Тюрьмы стали так переполнены, что некуда сажать».

А вот запись от 1 декабря 1909 года: «Еп. Евлогий сказал, что в Думе известно, что жена Щегловитова цензурует думские речи своего мужа и что он их говорит, сообразуясь с настроениями своей жены. Первые два вопроса: относительно условного осуждения и волостных судов Щегловитов вел влево, а теперь о присяжных поверенных он метнулся вправо».

В октябре 1910 года Богданович заносит в свой «Дневник» еще одну примечательную запись о Щегловитовой, которая нелестно высказывалась о премьер-министре Столыпине. Она сказала, что он «заразился манией власти», «презрительно смотрит на своих коллег», «держится олимпийским богом», что его политика имеет только начало, но не имеет конца, порождает массу волнений. От Щегловитовой Богданович узнала, что «кабинет министров в возбужденном состоянии». Она открыто возмущалась даже произведенными государем назначениями министров иностранных дел С. Д. Сазонова и народного просвещения Л. А. Кассо.

Крыжицкий в своих воспоминаниях отмечал, что М. Ф. Щегловитова стала «первой министершей», которую окружали везде раболепство и низкопоклонничество. Когда однажды она ездила в Одессу, то на всех больших станциях ей подносили цветы, а в одесском городском театре по ее прихоти изменили весь объявленный репертуар, так как ей во что бы то ни стало хотелось посмотреть «Золотого петушка», который тогда не шел.

Другой современник, С. В. Завадский, приводит такой факт. Как-то раз, возвращаясь с Кавказа, где у нее было небольшое имение под Туапсе, в Петербург одна, без мужа, Мария Фёдоровна сообщила в Москву время своего проезда через старую столицу. На вокзале ее встречали с цветами представители московской прокуратуры и суда. Остановившись в гостинице «Прага», она приняла «обед запросто» от прокуроров судебной палаты и окружного суда. Иногда ей подносили дорогие подарки, например, в виде великолепной вазы, в которой были цветы.

Супруги Щегловитовы, хотя и любили давать балы, устраивать званые ужины и вечера, отличались «феноменальной» скупостью, принимавшей иногда анекдотичные формы. Так, Крыжицкий пишет: «Когда Мария Фёдоровна летом уезжала к себе, в Туапсе, Иван Григорьевич из экономии или обедал у родных, или же „сидел на молочке“, ел манную кашу и уверял, что это ему очень полезно. Большинство туалетов Мария Фёдоровна покупала держанными у своей сестры… За вешалку в театре и за извозчика платили по очереди, то он, то она… Не раз полиция была перепугана, зная, что министр должен быть в театре, и не находя его в первых рядах. Оказывалось, что из экономии Мария Фёдоровна и Иван Григорьевич велели ставить себе приставные стулья где-нибудь в проходе, подальше, чтобы и капитал приобрести, и не осрамиться».

И. Г. Щегловитов, при всех своих недостатках и всем своем тщеславии, был все же человек доступный и общительный. Он не кичился своими званиями и чинами и мог, например, в самый разгар бала запросто увлечься чуть ли не на час оживленной беседой о литературе и искусстве с малознакомым ему пятнадцатилетним пареньком, пришедшим с родителями.

Все сослуживцы знали, что И. Г. Щегловитов не любит никаких ходатайств, особенно по политическим делам, неохотно их выслушивает и почти никогда не исполняет.

«Холодный и жестокий, этот вечно улыбающийся и готовый улыбаться высокий старик, с розовыми щечками, неизменно отвергал все „протекции“ о помиловании или снисхождении», — писал о нем Крыжицкий.

В этом смысле примечательна история, приключившаяся с выдающимся ученым-лингвистом, профессором С.-Петербургского университета, тайным советником, поляком по национальности Иваном Александровичем Бодуэн де Куртенэ. Знавшие его лица отзывались о нем как о человеке «острого ума», склонном к «ядовитым парадоксам». Как ученый он признавал только полную духовную самостоятельность и независимость, не терпел рутины и шаблона. По его собственным словам, он всегда стремился «брать исследуемый предмет таким, как он есть, не навязывая никогда не подходящих ему категорий». В круг его интересов входили многие вопросы, по которым он всегда имел оригинальную точку зрения. Особенно много внимания он уделял изучению славянского языка и психологии языка. По этим проблемам ученый выпустил много трудов. В одной из опубликованных брошюр И. А. Бодуэн де Куртенэ предпринял смелую попытку на основе чисто лингвистических данных определить границы населяемой поляками области, неосторожно употребив при этом слово «автономия». Этого оказалось достаточно, чтобы угодить под суд. За «сепаратистские стремления» 67-летнего ученого приговорили к трем годам крепости.

За него пробовали заступиться Академия наук, С.-Петербургский университет, ученые — все было напрасно. Не помогали ссылки ни на заслуги профессора перед русской наукой, ни на состояние его здоровья.

«Тогда я, как ученик Бодуэна, — вспоминал Крыжицкий, — решился на последнее средство. Получив от Ивана Александровича его брошюру, в которой он на полях сделал свои пояснения в тех местах, которые были выдвинуты обвинением, я попросил мою мать, которая в этот вечер должна была видеться со Щегловитовым в одном доме, передать ему эту брошюру, изложить суть дела и попросить о пересмотре приговора. За ужином, сидя рядом с Иваном Григорьевичем, она исполнила мою просьбу и сразу же встретила решительный отпор, как всегда, замаскированный любезной улыбочкой.

— Почему вас интересует это дело? — заинтересовался он.

— Это патрон моего сына, к тому же старику шестьдесят семь лет!

— Тем более он не должен вести себя, как приготовишка! И потом, почему вы думаете, что там (в крепости) так плохо? Мы дадим ему возможность заниматься, дадим рукописи, книги. Ничего, три года — не такой уж большой срок. Пусть посидит, пусть посидит!