«Паралитики власти» и «эпилептики революции»

В конце апреля 1793 года Петербургскому генерал-губернатору поступил донос. В конверте находилось два письма: дворового человека помещика Татищева — парикмахера Осипа Малевинского — с доносом на отставного поручика Фёдора Васильевича Кречетова. В одном говорилось, что Кречетов, «негодуя на необузданность власти, восстал на злоупотребления и возвращает права народу». В другом сообщалось, что тот же Кречетов произносил «непристойные и укорительные слова» в адрес императрицы и наследника, что он «весь сенат ругал, яко воры и разбойники», «пророчествовал к величайшему бунту». Императрица, по словам Кречетова, впала в роскошь и развратную жизнь и недостойна престола, как «убивица». Генерал-губернатор переслал письмо генерал-прокурору Александру Николаевичу Самойлову, по указанию которого Степан Иванович Шеш-ковский, начальник Тайной экспедиции, незамедлительно приступил к делу.

Маховик следствия закрутился быстро. И почему, можно понять. Власть была напугана. Ведь прошло чуть больше трех месяцев после того, как личный палач короля, Шарль Анри Сансон, став верховным палачом Первой Французской республики, казнил своего бывшего шефа — Людовика XVI.

Седьмого мая Ф. В. Кречетов был арестован и брошен в Петропавловскую крепость. Кречетов родился около 1740 года. Службу начал в 1761 году писцом в воеводской канцелярии. Потом служил в Юстиц-коллегии: копиистом, подканцеляристом, канцеляристом. Много читал, занимался самообразованием, уделяя особое внимание юридическим наукам и изучению законов. Вскоре он занял должность аудитора, чиновника для военного судопроизводства, в Тобольском пехотном полку Финляндской дивизии. В течение двух лет, с 1773 по 1775 год, работал под непосредственным руководством Александра Николаевича Радищева, бывшего в той же дивизии обер-аудитором.

Более чем за пять лет до начала Французской революции, в 1785 году, Ф. Кречетов создал так называемое «Всенародно вольно к благоденствию составляемое общество», в которое вошли человек пятьдесят, в основном купцы, мелкие чиновники, мастеровые. Что же за идеи пытался распространить Кречетов? Он высказывался за отмену сословных привилегий, выступал за ограничение власти самодержавия, предоставление свободы слова и печати, предлагал провести реформу суда. Большое значение он придавал распространению в России знаний, особенно юридических. Кречетов высказал оригинальные идеи по многим вопросам, составлял проекты создания банков и типографий, писал о коммерческой деятельности, пытался создать свой журнал. Малевинский, входивший в его общество, был прекрасно осведомлен о взглядах Кречетова, чем и воспользовался в доносе. Сразу после ареста Кречетова допросили. Он уклонялся от ответов, но вынужден был признаться, что действительно, как указано в доносе, позволял себе резкие высказывания в адрес императрицы и священников. Однако категорически отрицал, что хотел добиться освобождения крестьян и что будто бы уговаривал солдат «перевязать командиров». Провели очную ставку Кречетова с доносчиком Малевинским. Но каждый из них остался при своем мнении.

В связи с этими показаниями генерал-прокурор Самойлов писал Шешковскому: «Вы знаете сами, каким образом достичь от него всю истину: нужно, мой друг Степан Иванович, узнать и о том, что не имеет ли он каких ни есть покровителей, к которым он относился или имел от которых наставление: все это предоставляю вам, милостивый мой государь, вы, конечно, знаете, какими средствами дойти до истины». По всей видимости, Самойлов намекал применить к Кречетову пытки. Были пытки или нет при Екатерине, сказать трудно. Важен был результат… Императрицу держали подальше от многих тайн своего ведомства. В письме от 15 марта 1774 года к генералу А. И. Бибикову — руководителю одной из следственных комиссий — Екатерина возражала против расспросов «с пристрастием»: «При расспросах какая нужда сечь? Двенадцать лет Тайная экспедиция под моими глазами ни одного человека при допросах не секла ничем, а всякое дело начисто разобрано было и всегда более выходило, нежели мы желали знать». Однако что скрывал каземат?

Девятнадцатого мая Самойлов лично допрашивал Кречетова по поводу обнаруженной в его бумагах записки, в которой вольнодумец писал, что необходимо оставить специальный закон и привести по нему к присяге всех, в том числе и государыню. Монархов он предлагал переименовать в «стражей закона». Если монарх не будет соблюдать закон, то должен быть лишен своего сана. Под «специальным законом» Кречетов подразумевал конституцию, которой и предлагал ограничить власть самодержавия. На вопрос генерал-прокурора: «Для чего ты осмелился писать такую записку, слова которой касаются уничтожения в России самодержавной власти?» Кречетов ответил: «В душе моей расположены мысли, что как бы всем обществом сделан был закон, где бы вместить, чтоб государю такой власти, чтоб сверх закона делать хотел, не давать».

По делу, кроме Кречетова, проходили и другие лица: купец Ерков, писарь Скворцов, регистратор Окулов. Некоторых из них Самойлов также допрашивал лично. Окулов и Скворцов полностью подтвердили донос. Стойко держался купец Ерков, который был допрошен со «всевозможным увещеванием». Он отрицал и то, что признавал Кречетов. 18 июля 1793 года был вынесен приговор, подписанный генерал-прокурором. В нем отмечено, что Кречетов достоин тягчайшего наказания за то, что своими крамольными сочинениями мог подвинуть к неприятному для государства предприятию. В приговоре, однако, подчеркивалось, что «не открылось, чтобы он мог учинить возмущение или собрать верную шайку». Несмотря на такое отступление, приговор был довольно жестким. «Кречетов, как все его деяния обнаруживают, что он самого злого нрава и гнусная душа его наполнена прямым злом против государя и государства, — отмечалось в приговоре, — ибо он именно открывал свое злое намерение в том, чтобы сделать в России правление таково, которое бы разрушило все благоустроенное в нынешнем положении государство». Его приговорили к заключению в крепость «до высочайшего указа», т. е. без срока. К нему запрещалось кого-либо допускать, не разрешалось писать. Окулов и Скворцов, разоблачавшие Кречетова на следствии, были помилованы, а доносчик Малевинский за труды получил свободу от крепостной зависимости. Купец Ерков был отправлен в Сибирь. В сентябре 1793 года Самойлов предписал отправить в Тобольск еще и родителей Еркова «за известную их дерзость». В письме на имя генерал-губернатора генерал-прокурор писал, чтобы «сию семью без особого Ея Императорского Величества указа оттуда не отпускать, а велено им питаться торгом или работою своею».

Для Кречетова приговор не был окончательным. Чиновники Тайной экспедиции, продолжая разбирать его бумаги, натолкнулись на некоторые записки, показавшиеся им «крамольными». В одной записке он отмечал: «Объяснить великость дел Петра III», в другой он предлагал в армию набирать солдат на добровольной основе, осуждал политику фаворитизма и высказал намерение написать новый символ христианской веры.

Допрашивал его опять генерал-прокурор Самойлов. На вопросы Самойлова по поводу содержания записок Кречетов ответил, что великими делами императора Петра III он считает предоставление вольности дворянству и указ, данный Синоду, о том, чтобы подсудимых «не отдавать под суд тому, на кого они доносят». По мнению Кречетова, вольные солдаты лучше служат, поэтому он и записал такую мысль в записке. Что же касается символа веры, то Кречетов заявил, что думал написать его пространнее и яснее. Самойлов столкнулся лишь с теоретическими рассуждениями вольнодумца. Тем не менее генерал-прокурор тут же написал императрице: «Из всех его мыслей и произносимых им слов видно, что он не хочет, чтоб были монархи, и заботится больше о равенстве и вольнице для всех вообще, ибо он, между прочим, сказал, что раз дворянам сделана вольность, то для чего же не распространить оную и на крестьян, ведь и они такие же человеки». Прочитав эту записку, Екатерина II, серьезно обеспокоенная французским вольнодумством, распорядилась перевести Кречетова в Шлиссельбургскую крепость и содержать его в самых суровых условиях. В заключении Кречетов провел почти восемь лет.

1979

Дерзкая проповедь

Нет, бунтари никогда не исчезнут на Руси…

В студеное январское утро 1794 года, генерал-прокурор Российской империи Александр Николаевич Самойлов получил письмо от Тобольского губернатора Алябьева:

«10-го числа ноября, по случаю торжественного молебствия о бракосочетании Его Императорского Величества, я был в Соборе здешнего города, слышал проповедь, сказанную Тобольской семинарии учителем филозофии Словцовым, который года два тому назад приехал по окончании наук из Петербурга в сию семинарию. В оной проповеди, невзирая, что не все слова по положению места были мне внятно слышны, а равно и по крепости моего слуха, несмотря на то, что слоги проповеди были довольно запутанны, я чаял заметить нечто непозволительное; но, зная, что одно слово недослышанное, яко пропущенное, может иногда переменить совершенно смысл всей речи, я почел за неминуемость видеть ту проповедь, дабы судить об ней безошибочно… Получа наконец оную, я усмотрел в ней многое, по понятию моему, противное высшей власти и непозволительное говорить верноподданному Ея Императорского Величества; а потому и счел благом донести о сем вашему высокопревосходительству… В ожидание на теперешнее мое донесение я воздержался от всякого рода открытого действия, разве по необходимости буду вынужденным к сему каким-либо дерзновеннейшим яки его, Словцова, поступком, яки узнаю достоверно что-либо, требующее употребления власти к прекращению».

К своему письму Алябьев приложил и текст проповеди, произнесенной Словцовым.

Самойлов, ознакомившись с полученными из Тобольска материалами, сразу же передал их руководителю Тайной экспедиции Степану Ивановичу Шешковскому и просил его срочно переговорить об этой проповеди с митрополитом Петербургским и Новгородским Гавриилом. И такая встреча состоялась в 72-ю годовщину образования прокуратуры России — 12 января. Гавриил пришел к мнению о том, что «речь не похожа отнюдь на проповедь учившегося в семинарии человека» и что она «самая дерзкая и развратительная».

В тот же день Гавриил получил от своего брата — Тобольского архиепископа Варлаама, текст той же самой проповеди Словцова. В сопроводительном письме Варлаам давал такую оценку проповеди: «В оной проповеди видны некоторые непристойные и дерзкие выражения монархической власти, а в рассуждении всякого верноподданного соблазнительные, хотя прикрыты они вообще некоторыми сторонними оборотами».

На следующий день — 13 января — Гавриил прислал Шешковскому записку: «Кажется, нужно проповедника здесь повидать».

О «преступной» проповеди генерал-прокурор доложил Екатерине II и получил ее согласие на арест Словцова. 21 января предписание об этом он отправил Алябьеву.

Тринадцатого февраля 1794 года Словцов был арестован и отправлен в Петербург. Сенатскому курьеру Тимофееву Альябьев дал предписание доставить арестованного лично генерал-прокурору, а в дороге следить за тем, чтобы «оный Словцов не учинил утечки и с собой вреда не сделал».