«Я придерживаюсь того мнения, что значительное количество несчастий среди именно этих представителей общества (церковников) удалось бы снизить, нанимая на службу как можно больше мужчин вместо женщин. В правительственных офисах, почтовых отделениях, страховых компаниях, банках и прочих учреждениях тысячи женщин сегодня выполняют работу, с которой справятся и мужчины. И одновременно тысячи квалифицированных мужчин, как молодых, так и среднего возраста, не могут получить никакую работу. Существует огромный спрос на женский труд в домашнем хозяйстве, которым и сможет после переаттестации вновь заняться большое число женщин, некогда перекочевавших в церковные дела»{46}.
Согласитесь, что запах становится сильнее.
Еще один отрывок:
«Уверен, что выражу общее мнение множества молодых людей, если скажу, что, займись мужчины той работой, которую выполняют сегодня тысячи юных дам, то они смогли бы обеспечить им достойный быт и хозяйство. Дом — это самое подходящее место для женщин, вынуждающих мужчин вести нынче праздный образ жизни. Самое время правительству настоять на том, чтобы работодатели отдавали предпочтение мужчинам, позволяя им тем самым жениться на женщинах, к которым они сейчас не смеют и подступиться»{47}.
Вот! Источник запаха наконец установлен. Все прояснилось; как говорится, шило в мешке не утаить.
Факты, заключенные в этих трех цитатах, согласитесь, дают все основания полагать, что слово «мисс», сколь приятен ни был его аромат в частном доме, в Уайтхолле отдает определенным душком, раздражающим носы его обитателей. И именно из-за запаха, очевидно, эта самая «мисс» вращается в низших кругах, где платят гроши, вместо того чтобы стремиться к существенному заработку высших слоев общества. А «миссис» и вовсе — слово грязное и непристойное. Чем меньше произносят, тем лучше. Запах от него настолько неприятный, что Уайтхолл стремится полностью исключить таких женщин из своих рядов. Там, как на небесах, — не женятся и не выходят замуж{48}.
Получается, что запах — или все же стоит называть это специфической «атмосферой»? — является очень важной частью профессиональной жизни, хотя на фоне остальных ее элементов он едва различим. Запах может ускользнуть от экзаменаторских носов, но также проникнуть в кабинеты и подразделения и повлиять на сознание людей изнутри. Его отношение к нашему делу неоспоримо, а в конфликте Болдуина с Уитакером позволяет понять, что и премьер-министр, и Альманах не врут. Женщинам и мужчинам на госслужбе действительно должны платить одинаково, но на деле этого не происходит. И несправедливость в данном случае обусловлена атмосферой.
И она, очевидно, является мощной силой, которая не только влияет на восприятие вещей, но изменяет и материальные объекты, например жалованья, казалось бы, непроницаемые для нее. О значении атмосферы можно слагать эпосы или даже написать роман в десяти-пятнадцати томах. Но, коль скоро вас поджимает время, давайте ограничимся простым признанием того, что атмосфера является наиболее могущественным, отчасти из-за ее особой неуловимости, врагом, с которым дочери образованных мужчин вынуждены вести борьбу. И, если данное утверждение вы считаете преувеличением, взгляните еще раз на образцы той атмосферы, что обнаруживается во всех приведенных цитатах. В них мы находим не только причину по-прежнему мизерных зарплат женщин с профессией, но и нечто гораздо более опасное, нечто, если оно распространится, способное в равной степени навредить и мужчинам. В этих цитатах содержатся личинки червей, уже разросшихся в других странах и известных нам под разными именами. Мы видим зародыша того существа, который (будь он немцем или итальянцем[124]) зовется Диктатором и верит, что наделен правом (неважно, от Бога, природы, пола или расы) диктовать другим человеческим существам, как они должны жить и что делать. Процитируем еще раз: «Дом — это самое подходящее место для женщин, вынуждающих мужчин вести нынче праздный образ жизни. Самое время правительству настаивать на том, чтобы работодатели отдавали предпочтение мужчинам, позволяя им тем самым жениться на женщинах, к которым они сейчас не смеют и подступиться». Сравните эту цитату с другой: «В жизни нации существует два мира: мужской и женский. Природа поступила мудро, доверив мужчине защиту своей семьи и государства. Мир женщины — это ее родители, муж, дети и хозяйство[125]». Одни слова сказаны на английском, другие — на немецком. Но в чем разница? Неужели это разные мысли? Разве это не речь Диктатора, которого все мы, если он приходит извне, считаем диким, опасным и столь же уродливым животным? И вот, среди нас, появился еще один зверь, только поднимающий голову, плюющийся ядом, пока маленький и свернувшийся червяк на листке дерева, но здесь — в самом сердце Англии. Не тот же самый ли это зародыш, из которого, если вновь цитировать мистера Уэллса, исходит «уничтожение нашей свободы фашистами и нацистами»? И разве женщина, вдыхающая яд и сражающаяся с этим насекомым скрытно и без оружия в своем офисе, не противостоит фашистам и нацистам в той же мере, как и те, кто сражается с ними при помощи оружия под пристальным вниманием общества? И разве битва эта не лишает ее физических и моральных сил? Неужели нам не следует помочь ей справиться с диктатором в собственной стране, прежде чем просить ее сражаться с таким же врагом извне? И какое право имеем мы, сэр, трубить о своих идеалах свободы и справедливости другим странам, в то время как сами вытряхиваем личинки собственного зла из наиболее уважаемых изданий семь дней в неделю?
Теперь, видимо, вы решите проверить, что скрывается за всем этим разглагольствованием, обращая наше внимание на то, что, хотя мнения из приведенных цитат не вполне соответствуют нашему национальному самоуважению, они являются выражением естественного страха и зависти, которые мы обязаны понять, а не осуждать. «Действительно, — скажете вы, — кажется, будто эти джентльмены неоправданно пекутся о зарплате и своем благополучии, но это логично, учитывая традиции, связанные с их полом, и вполне совместимо с искренней любовью к свободе и подлинной ненавистью к диктатуре». Поскольку данные джентльмены являются (или намереваются стать) мужьями и отцами, ответственность за свои семьи лежит на их плечах. Другими словами, сэр, я пытаюсь донести до вас, что в современном мире есть четкое разделение на общественные дела и частную жизнь. С одной стороны, сыновья образованных мужчин работают госслужащими, судьями, солдатами и получают за это деньги; с другой — дочери образованных мужчин работают женами, матерями, дочерями, но разве им платят? Неужели их работа ровным счетом ничего не стоит для нации? Чрезвычайно удивителен сей факт, если он, конечно, таковым является, и мы должны подтвердить его, сославшись в очередной раз на безупречного Уитакера. Давайте вновь обратимся к его страницам. Можно изучать их, сколько угодно листать, но его данные невероятны и одновременно неопровержимы. Среди всех прочих не существует офисов для матерей и жалований для них. Служба архиепископа обходится государству в 15 000 фунтов за год; работа судьи — 5000 фунтов; постоянного секретаря — 3000 фунтов; труд капитана армии, сержанта драгунов, полицейского, почтальона — все эти должности оплачиваются государством из налогов. В то же время работающим без выходных женам, матерям и дочерям, без труда которых государство уже давно бы развалилось на части, а ваши сыновья, сэр, прекратили свое существование, не платят вообще ничего. Разве это возможно? Или мы только что обвинили Уитакера Безупречного в ошибке?
«Ага, — перебьете вы, — есть и еще нюанс!» Муж с женой имеют не только общую семью, но и бюджет. Зарплата женщины есть половина доходов ее супруга. Да и платят ему больше лишь потому, что нужно содержать жену. Но разве холостяк зарабатывает столько же, сколько незамужняя дама? Нет — и это, очевидно, еще один пример эдакого влияния атмосферы, ну да и бог с ним. Ваше утверждение, что половина зарплаты мужа причитается его жене, кажется справедливой договоренностью, которая несомненно закреплена законом. Однако ваше заявление о том, что закон предписывает решать личные дела именно в частном порядке, менее приятно, поскольку это означает, что женская половина общего дохода юридически выплачивается супругу, а не ей. Но моральные законы способны ограничивать людей не меньше юридических. И если жене образованного мужчины по праву полагается половина доходов мужа, то логично предположить, что за вычетом общих расходов по хозяйству она может потратить по своему усмотрению столько же денег, сколько и он. В таком случае этот муж, согласно Уитакеру и цитатам из газет, является не просто успешным человеком своей профессии, а обладателем весьма солидного состояния. Выходит, что леди, заявляющая, будто женщина с профессией не может заработать в наши дни более 250 фунтов за год, немного лукавит, ведь, будучи женой образованного мужчины, она обладает моральным правом на половину его доходов. Тьма сгущается, задача усложняется. Но если жены состоятельных мужчин по умолчанию сами являются богатыми людьми, то как вышло, что годовой доход СПСЖ составил всего 42 тысячи фунтов? Как получилось, что почетный казначей фонда по перестройке колледжа до сих пор выискивает 100 тысяч фунтов? Почему казначей общества помощи женщинам в трудоустройстве по профессии по-прежнему не столько просит денег для уплаты ренты, сколько будет рада хотя бы книгам, фруктам и поношенной одежде? Само собой разумеется, что если женщина имеет моральное право на половину доходов своего мужа, поскольку ее собственная профессия жены не оплачивается, то у нее должны быть и деньги на свои дела. Но, раз казначей покорно стоит с протянутой рукой, мы вынуждены признать, что едва ли это всего-навсего каприз жены образованного мужчины. Против нее выдвинуто серьезное обвинение. Ведь за вычетом расходов на домашнее хозяйство всегда остается некоторый избыток денежных средств, которые женщина вольна столь же свободно тратить на образование, развлечение и благотворительность, как и ее муж. Она имеет право пустить их на что угодно, но почему-то по-прежнему не делает того, что имеет столь важное значение для представительниц ее пола, которые нынче стоят с протянутой рукой. И это серьезное обвинение против женщины.
Но давайте остановимся на минуту, прежде чем осуждать, и спросим себя, на какие же цели, удовольствия или благотворительность на самом деле тратит свою долю избытка денежных средств жена образованного мужчины. И здесь всплывают такие факты, которые, нравятся они нам или нет, мы обязаны принять. Хотя бы то, что пристрастия замужних женщин нашего класса имеют явно мужской характер. Они ежегодно тратят внушительные суммы на политические дела, спорт, охоту, крикет и футбол. С щедростью раздают деньги таким клубам, как «Брукс»[126], «Уайтс»[127], «Трэвэллерс»[128], «Реформ»[129], «Атенеум»[130] — и это лишь самые известные из них. Все эти расходы ежегодно исчисляются миллионами фунтов, большая часть которых истрачена на удовольствия, которых женщины явно не разделяют. Они спускает тысячи фунтов на клубы, в которые их даже не пускают{49}, на ипподромы, где не могут ездить верхом, на колледжи, путь в которые для них закрыт. Каждый год они оплачивают огромные счета за вино, которое не пьют, и сигары, которые не курят. В конце концов, мы способны предположить лишь два вывода относительно жены образованного мужчины. Первый заключается в том, что ее, безусловно, можно назвать самым альтруистичным существом на планете, предпочитающим тратить свою часть общего бюджета на удовольствия и дела мужа. Второй, гораздо более вероятный, хоть и не вызывающий доверия, заключается не в том, что женщина так альтруистична, а в том, что ее моральное право на половину доходов мужа на деле ограничено реальными правами на еду, проживание, незначительные карманные расходы и одежду. Каждый из двух выводов может быть верным; при этом данные общественных учреждений и списки взносов в них лишь исключают любые другие возможные умозаключения. Заметьте, с каким благородством образованный мужчина поддерживает свою прежнюю школу и колледж, насколько щедры его взносы в политические фонды, те институты и спортивные клубы, с помощью которых он и его сыновья тренируют не только ум, но и тело. Неоспоримые этому доказательства ежедневно публикуются прессой. Однако отсутствие ее имени в списках благотворителей, а также нищета институтов, развивавших ее тело и ум, похоже доказывают, что в атмосфере частного дома витает нечто едва различимое, но неизбежно направляющее моральное право женщины на половину доходов в сторону тех удовольствий и дел, которые одобряет и поддерживает ее муж. Хотите верьте, хотите нет — но это факт. Вот почему все они стоят с протянутой рукой.
Из данных Уитакера и списков благотворителей мы, кажется, можем почерпнуть три неоспоримых факта, способных непосредственно повлиять на решение нами вопроса о том, как помочь вам предотвратить войну. Во-первых, государство платит дочерям образованных мужчин за их службу сущие гроши; во-вторых, оно не платит им вообще ничего за их домашние дела; и, наконец, право на половину доходов мужа является чисто номинальным. Это означает, что, если супруги сыты и одеты, оставшиеся деньги, которые можно пустить на разные цели, удовольствия и благотворительность, каким-то мистическим образом явно притягиваются к тем делам, которые выбирает и одобряет именно муж. Возникает ощущение, что лишь непосредственно получающий зарплату человек имеет право ей распоряжаться.
Эти факты теперь возвращают нас в исходную точку с подавленным настроением и весьма отличающимися от прежних взглядами на проблему. Как вы помните, мы собирались донести вашу просьбу о помощи в предотвращении войны женщинам, которые зарабатывают на жизнь своей профессией. Именно их надо молить о помощи, решили мы, поскольку только они имеют в своем распоряжении наше новое оружие — собственное мнение, основанное на финансовой независимости. Но реальные факты обескураживают. Они дают понять, что, во-первых, мы должны исключить из потенциальных помощников огромное число замужних дам, поскольку профессия жены не оплачивается, а их моральное право на половину доходов мужа является чисто номинальным. Следовательно, бескорыстное влияние женщины посредством независимого дохода сводится к нулю. Если он выступит в поддержку насилия, она займет аналогичную позицию. Во-вторых, факты, похоже, доказывают нам, что утверждение, будто «зарабатывать 250 фунтов в год — существенное достижение даже для высококвалифицированной женщины с многолетним стажем», является не наглой ложью, а вполне вероятной истиной. Следовательно, влияние посредством собственного заработка, которым обладают в наше время дочери образованных мужчин, нельзя рассматривать всерьез. И все же более, чем когда-либо, очевидно, что необходимо оказать помощь именно им — тем, кто способен помочь нам самим и к кому в итоге мы обратимся. Такое умозаключение возвращает нас обратно к процитированному ранее письму почетного казначея с просьбой сделать взнос в общество помощи дочерям образованных мужчин с трудоустройством по профессии. И согласитесь, сэр, у нас имеются веские эгоистичные основания откликнуться на ее просьбу. Помочь женщинам зарабатывать на жизнь своей профессией означает помочь им овладеть тем самым оружием собственного мнения — по-прежнему наиболее действенным среди прочих. Им необходимо обрести собственное мнение и волю, с помощью которых они помогут вам предотвратить войну. Но… — и снова в этом многоточии заключены сомнения и думы — можем ли мы, учитывая приведенные факты, отправить этой женщине свою гинею, не сопровождая строгими указаниями насчет того, как именно ее следует истратить?
Те факты, что мы обнаружили в процессе изучения утверждений о финансовом положении женщины, поставили ряд вопросов, заставивших нас задуматься, благоразумно ли для предотвращения войны воодушевлять людей на овладение профессией. Как вы помните, мы используем психологическую интуицию (свой единственный навык), дабы понять, какие именно качества человеческой натуры сильнее других ведут к войне. Раскрытые выше факты заставляют нас, прежде чем подписать чек, задаться вопросом о том, а не поспособствуем ли мы, помогая дочерям образованных мужчин получить профессию, обрести такие качества, распространение которых и хотим избежать?! Не станет ли наша гинея причиной того, что через пару-тройку столетий не только образованные мужчины, но и женщины зададут тот же самый вопрос — (ох, кому только?), — который задаете сейчас вы: «Как нам предотвратить войну?» Если мы поможем дочерям образованных мужчин овладеть профессиями без каких-либо условий касательно их применения, разве мы тем самым не сделаем все возможное, чтобы воспроизводить заезженную мелодию, которую человеческие натуры, подобно застрявшей иголке старого граммофона, вымучивают из себя с таким зловещим единодушием? «Вот мы водим хороводы, хороводы, хороводы [131]. Все это мне отдай, отдай, отдай. Три сотни миллионов, потраченные на войну». И прокручивая подобные песенки в голове, мы не можем послать свою гинею почетному казначею, не предупредив ее, что она получит деньги лишь в том случае, если поклянется, что приобретаемые профессии в будущем приведут людей к другим выводам и песням. Она получит гинею, только если убедит нас, что эти деньги будут потрачены в целях мира. Подобные требования очень сложно сформулировать, а при нашем психологическом невежестве — так и вообще невозможно. Но эта задача чрезвычайно важна, а война настолько невыносима, чудовищна и бесчеловечна, что мы обязаны попытаться. Вот в таком случае пример письма для этой самой леди.
Ваше письмо, мадам, долгое время лежало без ответа, поскольку мы изучали некоторые выдвинутые против вас обвинения и наводили справки. И теперь, сняв с вас все обвинения во лжи, мадам, мы готовы помочь. Похоже, вы и правда бедны. Кроме того, мы сняли с вас и обвинения в праздности, безразличии и жадности. Количество дел, которыми вы занимаетесь, пусть порой тихо и неэффективно, свидетельствуют в вашу пользу. Причина, по которой ростбифу и пиву вы предпочитаете мороженое и арахис, скорее носит экономический характер, а не вкусовой. Создается впечатление, что у вас и правда не хватает ни денег на еду, ни времени на ее поглощение, учитывая, сколько вы тратите его на изготовление листовок и брошюр, разные встречи и организацию ярмарок. Вы, видимо, действительно перерабатываете, чаще бесплатно, больше, чем вообще позволило бы Министерство труда. И, хотя мы искренне сожалеем о вашей бедности и восхищаемся усердием, мы не можем отправить свою гинею, давая вам тем самым возможность помочь женщинам освоить профессию, пока вы не убедите нас в том, что они будут использовать свои навыки для предотвращения войны. «Размытая формулировка, — скажете вы, — невыполнимое условие». Но, поскольку гинеи редки и ценны, вам придется выслушать те условия, которые мы хотим оговорить, и они, согласно вашей просьбе, будут сформулированы кратко. Что ж, тогда, мадам, поскольку вы торопитесь, как насчет пенсионного законопроекта, как насчет того, чтобы сопровождать пэров в Палату лордов[132], дабы они могли голосовать там в соответствии с вашими наставлениями, как насчет чтения Хансарда[133] и газет, — это ведь не займет много времени; вы не обнаружите там даже упоминаний о своей деятельности{50}; похоже, об этом специально умалчивается; как насчет того, чтобы добиваться равной оплаты труда на госслужбе, в то же самое время, пока вы готовите кроликов и расставляете старые кофейные столики, дабы люди заплатили за них больше, чем они действительно стоят на ярмарке — короче говоря, поскольку вы действительно заняты, выразимся иначе: бегло просмотрите упомянутые документы; обсудите несколько пассажей из библиотечных книг, из газет на столе и после этого скажите, можем ли мы еще четче и понятней сформулировать наши требования.
Давайте тогда начнем смотреть на вещи с другой стороны — с внешней. Нельзя забывать о том, что снаружи и изнутри они могут выглядеть совершенно по-разному. В нашем распоряжении, например, имеется мост через Темзу — замечательная позиция для стороннего наблюдения. Внизу течет река, проплывают баржи, до предела загруженные древесиной или зерном, по одну сторону — купола и шпили города, по другую — Вестминстерское аббатство и здание Парламента. В этом месте можно часами предаваться мечтаниям, но в другой раз. Сейчас нас поджимает время и нужно еще раз взвесить все факты; еще раз сосредоточить свой взгляд на шествии сыновей образованных мужчин.
Вон идут они, наши братья, получившие образование в лучших школах и университетах, шагают по карьерным лестницам, открывают и закрывают двери, поднимаются на кафедры, проповедуют, учат, вершат правосудие, лечат, заключают сделки и зарабатывают себе на жизнь. И это словно за торжеством наблюдать — будто вереница роскошных караванов пересекает пустыню. Прадеды, деды, отцы и дяди — все они прошли этот путь: одни — в мантиях и париках, другие — с лентами и орденами на груди или без них. Кто-то был священником, а кто-то судьей, адмиралом, генералом, профессором, врачом. А кто-то отделился от шествия с караваном и, судя по последним слухам, был назван бездельником в Тасмании[134] или замечен чуть беднее одетым на Чаринг-Кросс[135] за продажей газет. Однако большинство из них остались-таки в строю, следуя правилам, и не мытьем, так катаньем сделали все возможное для обеспечения говядиной, бараниной и образованием Артура[136] родового гнезда, расположенного примерно в Вест-Энде, и его обитателей. Наблюдение из окна за этой процессией всегда было, как вы помните, торжественным действием для нас, невольно заставлявшим задавать себе определенные вопросы. Но сейчас, по прошествии примерно двадцати лет, это не только вид для нас, не просто фотография или фреска, высеченная на стене истории, на которую можно любоваться, испытывая эстетический восторг. Теперь мы и сами плетемся в хвосте сего шествия. И это большая разница. У нас — тех, кто прежде лишь читал о пышных процессиях и сквозь занавески на окнах видел, как образованные мужчины выходят из дома около половины десятого утра, направляются в сторону офиса и возвращаются назад около семи, — более нет нужды принимать в этом исключительно пассивное участие. Теперь мы также можем выходить из дома, подниматься по лестницам, входя в те или иные двери, носить мантии и парики, зарабатывать деньги, вершить правосудие. Подумать только! Теперь и мы можем надевать судейский парик, меховую накидку, сидеть под львом и единорогом[137], получать годовое жалованье в 500 фунтов и иметь пенсионное пособие. Мы — те, кто довольствуется сейчас хотя бы малым, — возможно, через одно-два столетия уже будем, стоя на кафедре, читать собственную проповедь. И никто тогда не посмеет нам возразить; мы сами станем представителями божественного духа — его священной мысли, не так ли? Кто может быть уверен в том, что через некоторые время мы не наденем на себя военную форму с золотыми подвесками и эмблемой с мечами на груди и не нацепим нечто наподобие старомодного ведерка для угля на голову, хоть тот почтенный предмет никогда и не украшали пучком белоснежных конских волос. Вам смешно, а из окон частного дома эти наряды действительно казались немного странными. Нам же приходилось занашивать свою одежду до дыр, как велел апостол Павел. Но мы собрались не смеяться или обсуждать моду — мужскую и женскую. Здесь, на мосту, нам необходимо задать себе некоторые очень важные вопросы. А времени для поиска ответов на них — в обрез. Вопросы касаются той процессии вдалеке и являются настолько важными, что ответы на них могут раз и навсегда изменить жизнь каждого мужчины и женщины. Мы обязаны спросить себя здесь и сейчас, хотим ли мы присоединяться к этой процессии или нет. И если да, то на каких условиях? А самое главное: куда же ведет нас парад образованных мужчин? Это не займет много времени; может, затянется лет на пять-десять или же всего несколько месяцев, но ответить на вопросы просто необходимо. Они настолько важны, что если бы все дочери образованных мужчин с утра до ночи не занимались ничем, кроме как наблюдали из окон за процессией, если бы только и анализировали, думали и читали о ней, сводя свои догадки и наблюдения в единое целое, то их времени все равно бы не нашлось лучшего применения. Вы, однако, возразите, указывая на отсутствие времени для каких-либо размышлений. «У вас теперь собственные битвы, — скажете вы, — ренты, которые надо оплачивать и ярмарки, которые нужно организовывать». Отговорки здесь не помогут, мадам. По своему опыту и имеющимся фактам вы наверняка знаете, что дочери образованных мужчин всегда размышляли на голодный желудок — и вовсе не под светом зеленых настольных ламп, и не за партами своих отчужденных колледжей. Они вели свои размышления, пока размешивали в кастрюле суп и укачивали младенца в колыбели. Именно так они заработали право на свой новенький шестипенсовик. И, конечно, возникает вопрос: на что следует его потратить? Подумать нужно хорошенько. Давайте думать в офисах и омнибусах; пока стоим в толпе, наблюдая за Коронацией Монарха или Парадом Лорд-Мэра[138]; давайте думать, проходя мимо Кенотафа[139] на улице Уайтхолл; в галерее Палаты общин; в Доме Правосудия; давайте думать на крещениях, свадьбах и похоронах. Давайте никогда и ни за что не прекращать думать о том, что такое эта «цивилизация», частью которой мы все являемся?! Что значат церемонии, в которых нам следует принимать участие? Что это за профессии и почему с их помощью мы должны зарабатывать деньги? Куда, проще говоря, ведет нас за собой эта процессия сыновей образованных мужчин?
Но, коль скоро вы заняты, давайте вернемся к фактам. Зайдите для начала в свою библиотеку, которая есть у вас в доме и весьма неплохая, и возьмите с полки несколько книг. Учебная литература и художественная, поэзия и песенники, любые биографии — все в свободном доступе. Какой же свет проливают эти самые биографии на разные профессии? Насколько сильное влияние могут они оказать на нас, дабы мы пришли к выводу, будто, помогая дочери образованного мужчины получить профессию, мы сможем воспрепятствовать войне? Ответ на этот вопрос разбросан по всем этим многотомным изданиям и по сути может открыться любому, кто способен читать. И нужно признаться: ответ этот чрезвычайно странный. Почти все биографии известных мужчин XIX века (ограничимся хотя бы этим, совсем недавним и хорошо задокументированным веком), которые мы прочли, существенным образом связаны с борьбой. Кажется, все они были воинами — эти мужчины эпохи королевы Виктории. Здесь битвы и за Вестминстер, и за Уайтхолл, и за Харли-стрит[140], и за Королевскую Академию Художеств[141]. Некоторые из них, как вы знаете, ведутся и по сей день. Фактически единственной областью, не знавшей жестокости XIX века, является литература, в то время как люди остальных профессий, согласно биографиям, знавали столько же кровопролитий, сколько военные. Борцы эти, конечно, не наносили телесных увечий{51}, благородство им запрещало, но вы наверняка согласитесь, что борьба, отнимающая время, не менее жестока, чем та, что отнимает жизнь. Война, требующая немалых денег, столь же беспощадна, как и та, что стоит солдатам их рук и ног. Согласитесь, борьба, вынуждающая молодых растрачивать свои силы на споры с различными комитетами, на упрашивания их пойти навстречу и сделать одолжение, постоянно скрывая при этом под маской благоговения искреннее презрение и усмешку, наносит душе человека такие увечья, с которыми не справится ни один хирург. Даже борьба за равную оплату труда[142] не лишена существенных затрат времени и душевных сил, как вы сами (можно подумать, сидели бы тише воды ниже травы при схожих обстоятельствах) знаете. Столь много книг в вашей библиотеке посвящены подобным сражениям, что вникать в каждую из них у нас просто не хватит времени, но, поскольку все они примерно одинаковы по содержанию и так или иначе касаются борьбы, заключающейся в противостоянии мужчин с профессией их сестрам и дочерям, давайте быстро изучим хотя бы одну из них — борьбу за Харли-стрит, дабы понять, какое влияние оказывает профессия на тех, кто ей занимается.
Кампания началась в 1869 году под руководством Софии Джекс-Блэйк[143]. Ее случай настолько типичен для викторианской эпохи борьбы жертв патриархальной системы с собственно консерваторами, дочерей с отцами, что непременно заслуживает нашего внимания. Отец Софии служил отличным примером классического образованного викторианца — приятного, культурного и состоятельного мужчины. Он был членом коллегии юристов гражданского права в Лондоне[144]. Он мог позволить себе держать шесть слуг, лошадей и кареты и обеспечивать свою дочь не только питанием и жильем, но также обставить ее спальню «дорогой мебелью» и установить в ней «уютный камин». «На одежду и карманные расходы» он выделял ей 40 фунтов в год. По каким-то причинам она считала эту сумму недостаточной. В 1859 году, когда у нее осталось всего 9 шиллингов и 9 пенсов до следующего квартала, она решила заработать денег самостоятельно. И ей предложили работу репетитора за 5 шиллингов в час. София сообщила об этом своему отцу, а тот ответил: «Дорогая, я впервые слышу, будто тебе собираются платить за репетиторство. Это совершенно недостойно тебя, милая, поэтому я не дам своего согласия». На что она возразила: «Почему нет? Вы же, мужчины, делаете свою работу и получаете за нее деньги, но никто не считает это унизительным, а рассматривает как справедливый обмен… Том[145] занимается тем же, чем занимаюсь я, только в гораздо большем масштабе». Отец ответил: «Факты, на которые ты ссылаешься, дорогая, неуместны… Т. У. … связан обязательствами, будучи мужчиной, содержать свою жену и детей, а должность его настолько высока, что занимать ее может лишь превосходный мужчина с очень сильным характером и получать за это около двух тысяч фунтов в год… Твой случай, милая, не имеет с этим ничего общего! Ты ни в чем не нуждаешься и, по правде говоря, никогда не будешь нуждаться в чем-либо. Скажем, если завтра ты выйдешь замуж за человека, который понравится мне, — а ты едва ли когда-нибудь выйдешь за другого — я обеспечу тебя хорошим приданым». Эти слова отца она прокомментировала в своем личном дневнике следующим образом: «Как дура я отказалась от денег за это репетиторство, хотя кроме нищеты у меня ничего больше и нет. Это было глупо. Это лишь оттягивает момент борьбы за свои права»{52}.
И она не ошиблась. Битва с ее собственным отцом была проиграна, тогда как война со всеми остальными, с патриархальностью в целом, ожидала своего места и часа. Второе сражение состоялось в Эдинбурге в 1869 году. Она подала заявку на поступление в Королевский Хирургический Колледж[146]. Вот выдержка из газетного отчета о новой перепалке. «Крайне необычное нарушение порядка имело место вчера днем перед Королевским Хирургическим Колледжем… Незадолго до 4 пополудни…около двух сотен студенток собрались перед воротами здания…», студенты-медики шумели и пели песни. «Ворота закрыли прямо перед их носом… Доктор Хэндисайд[147] счел совершенно невозможным начать занятие на открытом воздухе… и домашнюю овечку завели внутрь» и т. д. Использованные здесь методы очень напоминали те, что применялись в Кембридже во время борьбы за Степень[148]. Как и в том случае, власть подвергла критике решительные меры и предложила собственные, более хитрые и эффективные. Едва ли что-то заставит власть разбить лагерь у священных врат, дабы женщинам разрешили войти. Мужчины решили, что на их стороне и Господь, и Природа, и Закон, и Имущество. А сам колледж основан только для того, чтобы приносить пользу исключительно им, и только они имеют законное право наслаждаться его привилегиями. Были созданы обычные комитеты, написаны обыкновенные петиции, озвучены скромные просьбы. Проведены обыкновенные ярмарки, обсуждались обычные вопросы и тактики. И, как обычно, встал вопрос, стоит ли нападать сейчас или будет благоразумней подождать? Кто наши друзья, а кто — враги? И, как всегда, мнения адвокатов разделились. Но зачем уточнять? Вся эта рутина настолько однотипна, что битва при Харли-стрит в 1869 году вполне могла сойти за нынешнюю при Кембридже. В обоих случаях — одинаковая, пустая растрата физических и душевных сил, времени и денег. Практически те же дочери просят у тех же братьев те же самые привилегии. Практически те же джентльмены нараспев исполняют отказы по тем же самым причинам. Складывается ощущение, что человечество склонно не к прогрессу, а одному лишь повторению. Все это можно услышать и в той самой старой песенке: «Вот мы водим хороводы, хороводы, хороводы» и добавим: «но нет у нас ни грамма прав». Ни рифма, ни смысл при этом почти не пострадают.
ebooksa