И все же не скрыть – разговоры о будущем доставляли женщинам удовольствие. Причем говорили они не только о возможной свадьбе Аиши, но по большей части о том, как бы заняться восстановлением колодцев, и Лейла настаивала, что это нужно сделать так, чтобы никто не смог догадаться, кто финансирует работы. Пустыня не то место, где можно распоряжаться богатством в открытую, и не все, кто забредал сюда, были туарегами. Да и не каждому туарегу можно было доверять.
Гасель держался в стороне от размышлений женщин.
Его мечты становились все смелее. В какой-то момент он даже подумал о поездке в Париж, чтобы понаблюдать за французами, которые так долго правили частью Африки, поучиться у них. Возвратившись, он мог бы стать лидером, в котором давно уже нуждались племена туарегов. Если все получится, они могли бы основать свободную и независимую нацию. С его точки зрения, «Народ Покрывала», «Народ Меча» и «Народ Копья» – кланы, на которые делились туареги, – обязаны были предать забвению старые распри и объединиться вокруг одного вождя – вождя, способного вывести их из нищеты и забвения.
Почему бы ему, Гаселю Сайяху, сыну того самого легендарного Гаселя Сайяха, Охотника, не быть этим вождем?
Улетая мечтами в такие выси, к утру он отказывался от смелых планов, сознавая, что настоящий лидер нации, по существу, человек несвободный, поскольку связан решениями соратников, и с этими решениями нужно считаться, иначе ты будешь не лидером, а диктатором. К тому же лидер не сможет посвятить себя кочевничеству, что влекло самого его больше всего. Да, наверное, и не только его, если среди имохагов так не появился настоящий вождь. Даже мудрый Турки не в счет, он уже старый, Турки.
И был еще один момент: чтобы всколыхнуть массы, нужно, чтобы сами массы захотели изменений. Сколь бы харизматичным ни был лидер, за ним не пойдут, не понимая цели. Но в Сахаре не было никаких масс – были небольшие разрозненные группы, жившие интересами своей семьи. Некая кровавая «священная война», может, и подтолкнула бы их на борьбу плечом к плечу, однако туареги не способны начать одну из тех жестоких и несправедливых фундаменталистских войн, которые приводят к напрасным смертям, разрушениям и страданиям.
Мысли роились в его голове, и он отгонял их, не зная, на что решиться.
Было как раз утро, когда Гасель услышал медленно нарастающий гул. Вскоре он различил вдалеке силуэт вертолета, но этот вертолет не был похож на вместительную машину Нене Дюпре. Гасель поспешил зарядить винтовку и расположиться на господствующей высотке, откуда была видна бо́льшая часть скалистого массива.
Вертолет завис в воздухе примерно в трехстах метрах от того места, где затаился туарег. Повисев несколько минут, он наконец медленно приземлился.
Гасель наблюдал.
Дверца открылась, на песок спрыгнули двое мужчин. Пилот оставался на своем месте, винты продолжали вращаться, и было понятно, что прибывшие готовы возвратиться в кабину при малейшем признаке опасности.
Вскоре один из мужчин, в вызывающе цветастой рубахе с преобладанием красного, вытащил из заднего кармана брюк большой белый платок и несколько раз помахал им, явно давая понять, что он намерен вести переговоры.
Держа винтовку в руках, Гасель вышел из своего укрытия.
Мужчина в ужасной рубахе зашагал ему навстречу и на ломаном французском спросил:
– Гасель? Ты – Гасель Сайях, туарег?
– Он самый…
– Мы тебе кое-кого доставили.
Он развернулся и махнул рукой своему спутнику, стоявшему рядом с вертолетом. Тот залез в кабину и вытолкнул оттуда связанного человека.
Гасель тут же узнал его.
– Так это… – не сдержал он удивления.