Алтуфьев вглядывался в темноту, как бы прислушиваясь к ней, и укоризненно посматривал на лампу. Приличнее всего было бы явиться маленькому духу, гному; только Алтуфьев не знал, какому — доброму или злому? Однако это быстро выяснилось — гном явился, горбатый, неприятный и злой.
Неслышно скользя мягкими подошвами по паркету, он приблизился к столу и вошел в освещенный лампой круг. Это был не гном, а Рыбачевский.
Алтуфьев узнал и отвернулся.
— Вы не хотите разговаривать со мной? — сказал Рыбачевский по-французски. — Но мне все-таки нужно говорить с вами, и я пришел.
Насколько был неприятен его голос, запинавшийся при русской речи, настолько легко и свободно слушался его французский язык, на котором он говорил, не ища выражений, плавно, красиво и без ошибок.
— Вы можете не отвечать мне, но выслушать меня все-таки выслушаете. Теперь, когда я беседую с вами не как с секундантом Власьева, я могу сказать вам, что он совершенно прав: он действовал тогда у меня в имении вполне безупречно и совершенно так, как, вероятно, рассказал вам.
— А ваше письмо? — не выдержал Алтуфьев и обернулся.
— А мое письмо — чистейшая выдумка. Да! Да! Чтобы оскорбить его…
— Зачем же оскорбить?
— По-вашему, лучше было поставить под пули этих живых молодых людей, Веретенникова и барона, которые сами не знают, что делают?
— Но разве этим вы помешали?
— Дуэль, не состоявшаяся на другой день после вызова, редко когда не заминается так или иначе. Обойдется и на этот раз.
— Весьма возможно! Но все-таки не понимаю, зачем же оскорблять тогда?
— Ведь вот и вы оскорбили меня, не хотели со мной разговаривать. Все это условно.
— Значит, вы хотите доказать мне, что действовали с благой целью, не обращая внимания на средства?
— А мои средства, по-вашему, нехороши?
— Да, если вы не придерживаетесь правила, что цель может оправдать их.
— Вы же придерживаетесь обратного: что средства оправдывают цель?
— Откуда вы видите это? — воскликнул Алтуфьев. — Мое мнение таково, что цель и средства должны быть благородны.
— И, значит, хороши?