— Так-так, — сказал майор. — Ну, поглядим.
Он взял карту военно-медицинского освидетельствования, там каждый врач из комиссии написал короткое заключение о состоянии здоровья Радоева Константина, 1924 года рождения.
Костя — голый, в одних очках — стоял перед столом, покрытым серым солдатским сукном. В боковом флигеле школьного здания, где велись военкоматские медосмотры, было не жарко. Наверное, он со стороны походил на ощипанного гуся. А тут накануне в техникумовском общежитии топили баню, и теперь чистые волосы рассыпались, лезли в глаза, щекотали уши, и он поминутно откидывал волосы назад. Он думал, что это невероятно глупо — ожидать решения судьбы в таком нелепом, беспомощном виде.
— Непонятный ты, Радоев, человек, — вздохнул майор, продолжая изучать записи. — Вот, читаю одним глазом: статья тридцать первая, годен к нестроевой службе. Добро? Отправить на курсы шифровальщиков-переводчиков? Есть у нас такие, и как раз требуется туда набор.
— Так точно! Я же немецким владею, — сказал Костя обрадованно и переступил с ноги на ногу.
— А ты не лезь поперед батьки! Другим глазом смотрю — девяносто восьмая статья определяет зрение, как нам это известно. Пункт «д». К службе в армии негоден, но для физического труда годен. Одна статья другую ну начисто отвергает. В трудармию, скажем, тебя призвать тоже не приходится.
— Товарищ майор, а может быть…
— Что «а может быть»? Что «товарищ майор»? Сам нарушаешь приказ по расписанию болезней! И еще требуешь чего-то, бумажки подаешь — так, мол, и так, беспромедлительно отправьте в действующую армию.
— Я не требую… Хоть на курсы шифровальщиков, товарищ майор, — продолжал Костя свое, уже понимая всю бесцельность этого разговора.
— Хоть… Я тебя отправлю, а там своя медкомиссия, мандатная комиссия, свои умники. Умников-то всюду хватает… И они тебя пошлют подальше. Обратно пошлют по месту призыва. А твой проезд в оба конца и расходы по довольствию — на шею товарищу майору! Да? Отказать. Согласно того-то и того-то. Несоответствие, одним словом. Не маленький. Все, Радоев.
И майор отложил в сторону заключение, пришпилив к нему булавкой Костин рапорт — листок в клетку.
Костя одевался в большой комнате, с которой начинался его сегодняшний путь по врачам. Разложенная на подоконниках, на скамьях и просто по углам у стен одежда придавала комнате вид предбанника. Только в предбаннике обычно теплее.
Сразу за калиткой школьного двора Костя попал в людской водоворот. Улица вела к базару, и одни шли по ней вниз, другие — уже наверх, но их авоськи и сумки не очень-то распирало от покупок. А третьи покорно топтались на месте, потому что не сразу удавалось им сбыть с рук разную мелочь, вроде сапожной щетки, соломенной хлебницы или начищенной до блеска солонки из фраже. Зато с первого взгляда угадывались продавцы посолиднее, те, что могли предложить кусок мыла или катушку ниток, частый гребень, или спички, или телогрейку, накинутую поверх поношенного пальто.
Сквозь неясный шум доносился настойчивый голос. Невидимый одессит красноречиво предлагал прохожим радикальное средство от «поту ног», — непонятно, правда, кому это средство может понадобиться в необычно суровую для Алма-Аты зиму.
Какая-то женщина, должно быть, молодая, тащила мимо Кости в гору салазки. На них было увязано несколько крючковатых палок саксаула. А сверху сидел кто-то закутанный, одни глаза блестели. Пацан лет трех или девчонка — не разберешь.
Салазки зацепились за камень, и он шагнул — помочь их отцепить. Но встретился глазами с женщиной — и второго шага уже не сделал. Так на него смотрели иногда те, у кого муж, или отец, или брат воевали где-то там, очень далеко от Алма-Аты.
Он резко повернулся и пошел наверх, через парк. Голые, черные деревья с напа́давшим на их сучья снегом стояли здесь по стойке «смирно». В снегу были протоптаны узкие тропинки. Если навстречу попадался прохожий, то кому-то одному приходилось сворачивать в сторону.
Улица вела его вверх и вверх. Наконец, пройдя мостик у Головного арыка, Костя свернул влево и миновал учебный корпус техникума. В общежитии, в комнате, где стояло семнадцать коек, сейчас пустых, он снял пальто и только хотел сесть, как раздался вкрадчивый стук в дверь.
— Да, входи, Маша, — сказал он.
Маша скользнула в комнату, плотно прикрыв за собой дверь, и обвила его руками за шею, вся прижалась к нему и застыла, ожидая, когда он ее поцелует. Костя поцеловал и осторожно освободился, присел на свою койку.
ebooksa