Неподвижная земля

— Если бы дело в моей голове… то и черт бы с ней!

За время их разговора в открытом перед ним блокноте появились под номерами 1 и 2 короткие записи: «Ташкентский поезд. Север Каракумов». Андреев повертел в руках карандаш, нехотя написал на листке цифру 3, отделил ее скобкой, поставил точку почернее. А какая там может появиться запись, это, к сожалению, он пока не знал и сам.

III

Старик в песках направлялся к стойбищу у подошвы бархана — две юрты были обнесены частой изгородью из ветвей кустарника. Пахло дымом. В тени возле маленькой юрты молодая женщина вертела ручной жернов — молола пшеницу. А другая — немного постарше — возле костра, разожженного на скорую руку из сухой травы, заваривала чай.

Старик заглянул в ту юрту, где спали дети. Мальчик лет шести и две девочки. Одна — четырехлетняя и совсем крохотная, не старше двух.

Старик повернулся и сказал старшей снохе:

— Келин[12]… Чаю принеси.

В большой юрте солнечные стрелы били сквозь верхнее отверстие, а еще свет проникал снизу: кошму подвернули, чтобы продувало. Хоть сентябрь и миновал больше чем наполовину, а дни стояли знойные.

Старик подложил под голову потертую бархатную подушку и закрыл глаза. Он слышал, что Манал — так звали жену старшего сына — потянула дверь и переступила высокий порог, но глаз не открыл. Женщина поставила возле него чайник. Носик с краю был отбит, и поверх надета запаянная жестяная трубка. Выбрала пиалу — целую, а не из тех, туго стянутых проволочным каркасом.

Не открывая глаз, старик спросил:

— Алибай где?

— Пошел баранов пригнать поближе к дому.

— Вернется — ко мне его пошли.

Манал помялась у двери.

— Ата… У меня чай кончился. Осталось на одну заварку.

Она отомкнула висячий замок на расписном сундуке. Но чтобы достать пачку чаю, пришлось выложить тетрадку. Из нее выпало письмо — треугольником, — и старик протянул за ним руку.

За юртой вторая сноха этого дома — Жаныл — кончила молоть пшеницу и, когда Манал подошла к ней, налила чаю из другого, но такого же старого чайника.

Манал приняла у нее из рук пиалу и, не сделав еще ни глотка, вздохнула.

— От твоего Джилкибая, — сказала она, — хоть полгода назад, но все-таки было письмо. А ты все плачешь, Жаныл!.. Смотри, как бы не накликать слезами беду! Что бы ты делала, если бы как у меня? Ведь мой Жаппар как ушел по дороге на эту войну, с тех пор молчит.

Старик в юрте со вкусом прихлебывал чай, забеленный козьим молоком.