Сальтеадор

— Спустя некоторое время после смерти моей матери, — сказала Хинеста, — цыгане надумали перекочевать в другие места. С того дня как матери не стало, они считали меня своей королевой. Они пришли сообщить о решении старейшин и просить моего согласия.

Согласие я им дала, но заявила, что табор свободен, как птица небесная, и может кочевать где угодно. А я никуда отсюда не тронусь и не покину могильного камня, под которым покоится моя мать.

Собрался совет старейшин; я узнала, что они собираются захватить меня силой.

Накануне, перед уходом цыган, я перенесла в грот запасы фиников и скрылась.

А вечером, когда цыгане собрались осуществить свой замысел — увезти меня силой, — их поиски оказались тщетными.

Вот так помогла мне предусмотрительность матери: у меня было надежное неприступное убежище, скрытое от чужих глаз.

Цыгане не хотели уходить без меня, я же решила оставаться в своем тайнике, пока они не уйдут.

Они задержались на целый месяц. И все это время я выходила из пещеры только по ночам. Я собирала дикие плоды и со скалистой вершины смотрела, горят ли еще огни в таборе, там ли еще цыгане.

Как-то ночью огни померкли. Может быть, это была хитрость: цыгане надеялись заманить меня на какое-нибудь открытое место и там поймать. Я спряталась в густом миртовом кустарнике и оттуда смотрела на дорогу; так продолжалось до рассвета.

Утром я увидела, что палаток уже нет, дорога пуста.

Но я все еще боялась спуститься и отложила все до ночи.

Пришла ночь, темная, безлунная, лишь звезды мерцали на почти черном небе. Но мы, цыгане, дети ночи, и взор наш пронизывает самую непроницаемую тьму.

Я спустилась к тропинке — по другую сторону стоял могильный камень матери, — подошла, преклонила колени. Пока я молилась, раздался конский топот.

Вряд ли это был кто-то из моих соплеменников. Я спокойно ждала, ведь в горах ночью мне некого было бояться, даже цыган.

Вот человек выехал на тропу, и в этот миг я, кончив молитву, поднялась. Всадник, вероятно, принял меня за привидение, вставшее из могилы, он закричал, осенив себя крестным знамением, пустил коня галопом и скрылся.

Это был просто путешественник.

Топот копыт затих. Ночь снова объяла меня своим молчанием. Раздавались только самые обычные звуки, какие бывают в горах: трещит дерево, катятся камни, воет дикий зверь, ухает ночная птица.

Я была уверена, что вокруг меня нет ни единого человеческого существа.

Итак, цыгане ушли.

Рассвет подтвердил то, о чем поведал ночной сумрак, и словно груз упал с моих плеч.