— Конечно можно было! — горячо, с какой-то даже досадой, откликнулась купная женщина. — Да откуда же я знала! Я наоборот попросила, чтобы мне пятерок побольше понаставили, да характеристику на ребенка получше дали… Плохую-то и просить не надо было — и так одни тройки, — заключила она, повернувшись к сыну, который сидел, приподняв подбородок, слегка прищурившись и часто моргая, как бы в попытке лучше разобрать окружающую его действительность. — Вот сейчас снова пойдем.
— А в вышестоящие органы обратиться не пробовали? — спросила старушка.
— Смысла нет никакого. Это же сверху такой заказ и идет. Тут конечно в суд можно пойти — мне юрист один знакомый сказал, что по закону они не имеют права отказывать в инвалидности при наличии медицинских заключений, но… этот же знакомый добавил, что с нашим государством судиться — все равно, что жаловаться обидчику; только еще хуже сделаешь…
Когда речь зашла о судебных разбирательствах, Майский уже не мог спокойно слушать разговор женщин. Три года своей жизни он полностью потратил на то, чтобы протащить свой иск через бюрократизированную отечественную судебную систему, досконально изучив при этом соответствующее законодательство, но помимо пустых заверений так и не получил никакого ощутимого результата. Горькие, щемящие душу переживания нахлынули на него. Он вдруг с нескрываемым раздражением подскочил с места, сделав это так резко, что дамы разом замолчали и все как одна уставились на него, провожая опасливым взглядом.
Майский спешил выйти из тесного душного коридорчика. Он весь кипел и не желал больше ни секунды находиться там, среди без конца болтавших женщин. В холле же, он действительно испытал некоторое облегчение: здесь дышалось свободнее, да и не стояло такого плотного гула, хотя народу за это время заметно прибавилось.
Выйдя в холл, Майский первые мгновения пребывал в совершенной растерянности. Он озирался вокруг, не зная, куда себя деть, а найдя поблизости кофе-машину, направился прямиком к ней. Возле аппарата, он с отрешенным выражение лица принялся рассматривать представленные его выбору напитки и шоколадные батончики, даже и не думая ничего покупать; впрочем, здесь никто ничего не покупал. Простояв так минуты три, изучив весь предложенный ассортимент и приведя в порядок свои мысли, он, наконец, отошел от кофе-машины и, не желая пока возвращаться в коридор, присел в холле, с самого края очереди.
Оказавшись на стуле, Майский потупил голову, желая скорее уйти поглубже в себя, но тут же нахмурился, заметив, что брюки его, в особенности левая гача, в районе колен и ниже были сильно запачканы грязью. Он совсем забыл, что замарав их во время своего падения в автобусе так и не отряхнул, и сейчас ссохшиеся серые пятна сразу бросились ему в глаза. Майский спешно засунул подмышку папку с документами и, нагнувшись, принялся чистить брюки, потирая ткань друг о дружку: засохшая грязь крошилась и отлетала, но толку было мало — вместо пятен штанины оказались сейчас сплошь измазаны серой пылью. Тогда он начал ладошкой отряхивать брюки и это дало результат: когда Майский закончил, брюки выглядели уже значительно лучше. С удовлетворением вернулся он в вертикальное положение, но, не успев еще толком выпрямиться, встретился взглядом с сидевшим рядом человеком.
Прямо напротив Майского в двух метрах от него сидел дедушка — старик лет семидесяти, довольно хорошо сбитый, высокий, но с уже по-старчески ссутуленными плечами. Одет он был несколько несуразно: в странные переливающиеся каким-то зеленым цветом брюки, совершенно бесформенные, хотя и новые ботинки, и короткое, явно не подходящее ему по размеру серое пальто, рукава которого не доходили даже до кистей и не полностью закрывали торчавшие из-под них длинные края вязанного синего свитера. На голове у стрика почти отсутствовали волосы: на их месте то тут то там виднелись желтоватые возрастные пигментные пятна; оставшаяся же по бокам немногочисленная растительность была коротко пострижена. Лицо его, широкое и коренастое, с обвисшей крупными складками кожей, имело черты довольно основательные: большой нос, мясистые губы, крепкие скулы и лоб. Старик сидел, положив ладони себе на коленки и смотря перед собой.
Когда Майский сел прямо взгляды их встретились. Но в отличие от большинства людей, которые в таком случае спешили отвести глаза от прямого сверлящего взора Майского, старик все также смотрел на него в упор, казалось, нисколько не смутившись и даже вообще не изменившись в лице. Майский продолжал смотреть на старика — старик продолжал смотреть на Майского. И без того хмурое лицо Майского напряглось еще сильнее, глаза его сощурились, но он не моргал, и старик не моргал тоже. Наконец Майский отвел взгляд в сторону, сделал глазами небольшую петлю по холлу и вернулся к сидящему напротив старику — тот продолжал в упор смотреть прямо на него. Майскому стало не по себе под этим пристальным взглядом: душа его вдруг наполнилась каким-то нервическим беспокойством, происходившим от постоянного внутреннего конфликта, гложущего его на протяжении многих лет.
Ощущение собственной исключительности, в той или иной мере свойственное любому человеку, у Майского было развито чрезвычайно сильно: зародившееся в нем еще в раннем детстве, оно впоследствии только усиливалось, пока, наконец, всецело не укоренилось в его сознании. Давно и основательно утвердился он в своем превосходстве над окружающими, и пока чувство это хоть как-то соотносилось с действительным его положением в обществе, Майский сохранял душевное равновесие, но когда разрыв этот начал катастрофически увеличиваться нервы его стали приходить во все более раздраженное состояние. Началось это восемь лет назад. Тогда Майскому принялись нещадно резать пенсию, отчего он быстро стал скатываться в нижние, самые беднейшие слои населения, и по мере того, как падал его уровень жизни, в нем постоянно усиливался раздирающий его личность внутренний конфликт. Реальное положение, которое он занимал в обществе с доходом, едва хватавшим, чтобы только поесть да абы как одеться, шло вразрез с его глубоко укоренившимся безраздельным чувством собственной исключительности, и это несоответствие вызывало в нем сильнейшую внутреннюю неудовлетворенность. Каждый день Майскому приходилось преодолевать разочарование в самом себе, отчего он, и прежде не отличавшийся мягким характером, теперь стал особенно замкнут, хмур, раздражителен и колок. Правда, несколько месяцев назад, когда они с Павлом Федоровичем занялись бизнесом, внутренний конфликт Майского ненадолго отошел на второй план: несмотря на то, что как таковой прибыли их магазин не приносил, движение, которое приобрела его жизнь, та совокупность маленьких побед, которые начали потихоньку составлять задуманную им цель, придавало Майскому сил и невероятно вдохновляло. Когда же и этот проект, воплощавший все его надежды и смысл жизни, рухнул, а его место занял один только эфемерный образ, не имеющий сколько-нибудь конкретных очертаний, Майский совершенно отчаялся и безмерная озлобленность, происходившая от его внутренней неудовлетворенности, еще сильнее, чем когда либо сквозила теперь в нем. Всецелая убежденность в собственной исключительности и одновременно осознание факта своей полной заурядности раздирало Майского изнутри. И сейчас, здесь, на врачебно-трудовой комиссии, нервы его были раздражены до крайности.
В таком чрезвычайно нервическом состоянии сознание Майского характеризовалось особенной мнительностью и ранимостью. Его душевное смятение было настолько сильным, что в любом слове, двусмысленном замечании, да и просто косом или назойливом взгляде Майский видел попытку задеть или оскорбить его. Он на все реагировал с крайне болезненной чувствительностью, и когда нашел сейчас на себе пристальный взгляд сидевшего напротив него старика, то черная желчь поднялась в нем.
Старик продолжал, как и прежде в упор смотреть на него. Майский с силой сжал губы и снова отвел взгляд, на этот раз еще дальше в сторону. Но в таком положении он смог просидеть только несколько секунд: разжигаемый изнутри злобой и агрессией, Майский в очередной раз поспешил обратить взор на старика — тот продолжал смотреть ему прямо в глаза. Возмущение, охватившее в этот момент Майского, было настолько сильным, что привело в движение все его тело: он уже не мог усидеть на месте и начал беспокойно ерзать на стуле в разные стороны, потом неожиданно выпрямился, подался для чего-то вперед, но вдруг снова отстранился и, ссутулившись, продолжил исподлобья разглядывать старика.
В старике было что-то неестественное, непонятное: лицо его выражало абсолютное спокойствие — на нем отсутствовали всякие эмоции; он сидел не шевелясь, даже почти не моргая и пристально гладя на не находившего себе места мужчину. Особенно Майского смутил взгляд старика: очень странный, необычно холодный и спокойный, с неподвижными, как будто застывшими зрачками. Именно глаза были во всем этом непостижимом, похожем на статую старике самым безжизненным местом. Всматриваясь в них некоторое время, Майский вдруг ощутил страх: этот до крайности странный старик начал пугать его. И в ответ на возникший страх в Майском тут же усилилась бродившая в нем агрессия: лицо его искривилось в злобной гримасе и он резко кивнул старику, как бы спрашивая движением головы «Что ты на меня уставился?»; и хотя внешне старик по-прежнему оставался без движения, каким-то необъяснимым животным чутьем Майский ощутил, что тот заметил этот его вопросительный кивок.
— Что смотришь? — спросил Майский уже вслух, одновременно с этим повторив свой кивок головой.
После этих слов старик вдруг ожил: он сначала как будто насторожился, но тут же улыбнулся, чуть сощурив глаза и начав чаще моргать ими.
Радостное выражение, которое изобразилось сейчас на лице старика, сильнее прежнего разозлило Майского.
— Что смотришь?! — повторил он громко и вызывающе.
Произнеся сейчас эти слова, Майский почувствовал, что многие из сидевших поблизости людей обратили сейчас к нему свое внимание и резко повернулся в их сторону. Однако, как только он развернулся, все заинтересовавшиеся тут же поспешили возвратиться каждый к своему занятию.
Майский снова оборотился к старику и к огромному своему негодованию увидел, что тот все так же продолжал смотреть на него, еще шире расплывшись в своей прежней нахальной улыбке. Желчная яростная злоба переполнила Майского, но вдруг ему в голову пришла неожиданная для него самого идея о том, как следовало бы сейчас поступить. Уже через минуту он стоял у будки охранника и, перемолвившись со стражем порядка несколькими фразами, вместе с ним направился назад. Вернувшись на свой стул, Майский вновь уставился на старика, который в этот раз уже не смотрел на него, а полностью сосредоточился на охраннике, вплотную подошедшем к нему.
Охранник был еще достаточно молодой мужчина, с несуразно сложенной, но внушительной фигурой и туповатым выражением лица. Приблизившись, он окинул старика сверху вниз оценивающим взглядом, и лицо его приобрело слегка пренебрежительное выражение.
ebooksa