— Не обрезали — в три раза сократили! — с возмущением в голосе произнес Майский. — Это просто издевательство какое-то…
Он завелся и хотел еще что-то продолжить, но Леонид Федорович, не удержавшись, прервал его своим вопросом:
— Так у тебя же, кажись, вот только суд закончился? — с тревожным видом спросил он у сына.
— Как только? Два года назад, — поправил его Майский. — Это еще в Я-ске началось. Тогда вдвое пенсию урезали, и я пошел в суд. Три года в суде бумажки из ящика в ящик перекладывали — и ничего! Выплаты оставили на том же уровне… Хм, — ухмыльнулся он после небольшой паузы. — Помню, судья мне на процессе говорит: «Все по закону, и выплаты ваши соответствуют полагающимся в таких случаях». Я у нее тогда еще уточнил: «Но хотя бы больше они снижаться не могут?», а она мне: «Ниже установленной судом величины ваши выплаты быть не могут». В глаза мне глядела и так спокойно, уверенно это заявляла, — голос Майского наполнился злобой и ненавистью. Он уставился воспаленным и отрешенным взглядом в одну точку на столе. Тот разговор с судьей, который он помнил во всех деталях, вновь явственно предстал сейчас перед ним и бередил душу. — Теперь сюда в N-ск выплаты перевели — и снова все порезали. В три раза сократили — да просто откровенно обдирают!
— А почему сократили?
— Не знаю! Пришел вчера получать пенсию, а там копейки начислили. Пять тысяч! Вот как на них можно жить?!
— И что теперь думаешь делать? — сухо и строго спросила у Майского Юлия Романовна, желая, наконец, прекратить жалкие причитания сына и своим вопросом и тоном разозлить, морально подтолкнуть его к действию.
— Пойду завтра в пенсионный фонд, но уж точно так это не оставлю, — решительно повернулся к ней Майский. И действительно настрой матери будто бы передался ему: в его голосе и взгляде исчезло сейчас то растерянное негодование, которое хорошо просматривалось прежде, а каждая следующая фраза придавала ему еще больше уверенности, звуча все тверже и убедительней. — Посмотрим, что они мне там плести будут. Я уже по этой части специалист не хуже их самих. Слава богу, подковался за эти годы.
Сказав это, Майский с какой-то особенной решимостью потянулся к вазе с фруктами, взял из нее банан и, прижав его к груди предплечьем левой руки, правой принялся суетливо и неловко очищать от кожуры.
— Фрукты-то надо было почистить, — увидев неуклюжие жалкие действия Майского, вдруг всколыхнулась Марина, будто укоряя саму себя в недосмотре, и, взяв вазу, быстро вышла с ней на кухню.
Несколько минут все сидели молча уставившись в телевизор, но никто не смотрел и не вслушивался в то, что там передавали — каждый думал о своем. Вскоре вернулась Марина: в руках она держала широкую тарелку, на которой были уложены нарезанные бананы, очищенные и разделенные на дольки мандарины и четвертинки яблок, с аккуратно вырезанными сердцевинами. Воздух в комнате наполнился свежим и соблазнительным ароматом только что разрезанных фруктов, и все присутствующие, уже порядком проголодавшиеся от длительного ожидания, дружно разобрали себе кто что.
— Смотрел… ц-ца… вчера передачу, — смачно причмокнув, начал Леонид Федорович, аппетитно разжевывая несколько мандариновых долек зараз. — Предлагают… ц-ц… Ленина вынести из мавзолея… т-ца… и по этому поводу даже закон какой-то особенный принять.
— Да об этом уже двадцать лет говорят, — с раздражением в голосе отозвалась Юлия Романовна. — И одни только разговоры.
— А чего ты завелась-то? — насторожился Леонид Федорович; резкая реакция супруги невольно смутила и встревожила его, так что он даже перестал жевать. — Я просто сказал, что передачу вчера видел.
— Все эти передачи — одно по одному. Что тут думать то: давно уже надо убрать.
— Убрать? — включился в разговор Майский.
— Да убрать.
— И куда ты предлагаешь его убрать?
— Как куда? Похоронить, конечно.
— Зачем?
ebooksa