Дэниелз подходил к его столику «легким, пружинистым шагом», иначе, пожалуй, и не скажешь. Лейни был склонен связать эту козликовую резвость с употреблением наркотиков, чему не имелось ровно никаких доказательств. Более того, Дэниелз вообще не был замечен в пристрастии к каким бы то ни было излишествам, если не считать бессчетного множества чашек декофенизированного эспрессо с завитками лимонной цедры. Он предпочитал мягкие, крупной вязки костюмы и рубашки без воротничка.
Этим утром Дэниелз был не один, и Лейни сразу заметил, что шагает он скучно, без настроения, что во всем его облике чувствуется какая-то горестная обида, даже всегдашние черные очочки казались сейчас тисками, болезненно сжимающими исстрадавшуюся голову. Его спутником был седовласый господин в темно-коричневом, консервативного покроя костюме, обветренный и загорелый, с внушительным рубильником, выпирающим из огромных, чуть не вполлица, солнечных очков. На ногах этого колоритного персонажа были черные, аллигаторовой кожи сапоги «увези меня на ранчо», в руках – видавший виды портфель из дубленой, потемневшей от времени кожи; порванная когда-то ручка портфеля была аккуратно замотана проволокой типа той, какой на плантациях увязывают кипы хлопка.
– Лейни, – возгласил, подойдя к столику, Райс Дэниелз, – это Аарон Персли.
– Да ты не вставай, сынок, – сказал Персли, хотя Лейни и в мыслях не имел вставать. – Вон же, там этот парень несет тебе завтрак.
Со стороны дощатых домиков шел один из монголов-официантов с подносом. Персли сел на белый, из гнутых металлических трубок стул и раскрыл свой заслуженный портфель. Официант подал Лейни яичницу. Лейни подписал счет, добавив пятнадцать процентов чаевых. Персли перебирал содержимое своего портфеля. На каждой его руке было по шесть колец, некоторые – с бирюзой. Лейни никогда еще не видел, чтобы человек носил при себе столько бумажных документов.
– Вы адвокат, – сказал Лейни. – По телевизору.
– И во плоти, сынок, и во плоти.
Персли регулярно появлялся в программе «Копы влипли», а до того прославился, защищая всяких знаменитостей. Дэниелз так и не сел, он стоял за спиной Персли в не характерной для себя позе, уныло ссутулившись и засунув руки в карманы.
– А вот и оно, – возвестил Персли, доставая из портфеля несколько листов голубоватой бумаги. – Да ты ешь, сынок, а то остынет.
– Вы бы сели, – посоветовал Лейни Дэниелзу.
Дэниелз страдальчески поморщился.
– Ну так вот, – сказал Персли, – здесь написано, что в возрасте от двенадцати до семнадцати лет ты воспитывался в Федеральном гейнсвиллском детском приюте.
– Да, – кивнул Лейни, не отрывая глаз от яичницы.
– И в этот период времени ты неоднократно принимал участие в испытании медицинских препаратов? Ты был подопытным?
– Да, – ответил Лейни. Яичница стала какой-то ненастоящей, вроде картинки в журнале.
– Ты делал это абсолютно добровольно?
– Там давали вознаграждение.
– Одним словом – добровольно. Ты принимал когда-нибудь этот самый «пять эс-би»?
– Мы не знали, что там они нам вводят, – сказал Лейни. – Иногда это были просто пустышки.
– «Пять эс-би» никак не спутаешь с никакой пустышкой, да ты, сынок, и сам это, наверно, знаешь.