– Но почему именно я?
– Думаете, это благотворительность, забота о сиротах? – устало вздохнул Делуврие. – Островок тепла и сочувствия в кремниевых джунглях «Дейтамерики»? Нет, Лейни. С вами что-то сделали. Я не исключаю, что нами, до некоторой степени, движет желание возместить это «что-то». Здесь подходит слово «возместить»?
– Нет.
– Будем считать, что вам повезло. Вы в нашей группе, вы занимаетесь важной работой. Зима – не зима, а работа кипит. – Теперь он смотрел прямо на Лейни. – Вы – наше единственное доказательство.
– Доказательство? Чего?
– Был один человек, слепой, который овладел искусством эхолокации. Прищелкивал языком, понимаете? – Делуврие закрыл глаза и пощелкал языком. – Как летучая мышь. Чистая фантастика. – Он снова открыл глаза. – Этот человек получал весьма подробную картину окружающей обстановки. Ездил на велосипеде по оживленным улицам и все время щелкал. Реальная, легко проверяемая способность. Но он не мог объяснить, как это делается, не мог передать свое умение другим… – Делуврие сцепил длинные загорелые пальцы и пощелкал суставами. – Будем надеяться, что с вами все будет иначе.
Не думай о красной корове. Красной? Или бурой? Лейни не помнил. Не смотри на лицо идору. Она не человек, а бесплотная информация. Видимая верхушка айсберга, нет, антарктического ледника информации. Только взгляни на ее лицо, и опять все это начнется. В ней сосредоточен немыслимо огромный объем информации. Она воздействует на узловое зрение неким новым, беспрецедентным образом: индуцирует связное сюжетное повествование.
Можно смотреть на ее руки. Смотреть, как она ест.
Ужин был сложный, множество мелких блюд, подаваемых на отдельных прямоугольных тарелках. Каждый раз, когда официант подавал Рэй Тоэй новое блюдо (непременно в поле действия какой-то там штуки, которая проецировала ее образ), вокруг него мгновенно возникала безупречная голографическая копия, призрачная еда на призрачной тарелке.
И даже движение палочек в ее пальцах пробуждало периферийные проблески узлового зрения. Потому что палочки эти тоже были информацией, хотя и гораздо менее концентрированной, чем черты ее лица, ее взгляд. И каждый раз, когда убиралась пустая тарелка, на ней мгновенно возникала нетронутая еда.
Когда появлялись эти проблески, Лейни переключал все свое внимание на свою собственную тарелку, на свое неумелое обращение с палочками, на разговоры других участников застолья. Куваяма, тот господин в очках без оправы, отвечал Резу на какой-то его, Реза, вопрос.
– …построение организованной совокупности сложных конструктов. Так называемых желающих машин. – (Зеленые глаза Реза горят напряженным вниманием.) – Не стоит понимать этот жаргонный термин сколько-нибудь буквально, – продолжал Куваяма, – и все же попробуйте заглянуть в недалекое будущее, где возникнут
В его красивом, отлично поставленном голосе проскальзывали еле заметные следы акцента. Какого?
Рез улыбнулся и взглянул на идору. Лейни – совершенно машинально – сделал то же самое.
И провалился в ее глаза. Он глядел на отвесный обрыв, сплошь состоящий из маленьких прямоугольных балконов, и все они – на разной высоте и глубине. Жар оранжевого заката, отраженный косым, со стальною рамой окном. Небо, расцвеченное как бензиновое пятно в придорожной луже.
Он закрыл глаза, взглянул вниз, открыл их снова. Новая нетронутая тарелка.
– Вдумчиво ты ешь, – заметила Арли. – Нравится?
Предельно сосредоточенный на работе палочками, он сумел поймать и донести до рта дюймовый кубик некоей субстанции, отдаленно напоминавшей омлет с кислой фруктовой приправой.
– Восхитительно. Только без фугу я как-нибудь уж лучше обойдусь. Рыба-собака с какими-то там жуткими нейротоксинами, слышала о таком лакомстве?
– Так ты уже ел фугу, – улыбнулась Арли. – С добавкой. Помнишь большую тарелку с сырой рыбой, уложенной, как лепестки хризантемы?