Он вынул из кармана очки и набрал номер Лейни. Однако тот, в своем роскошном отеле где-то в Токио, не соизволил ответить.
– Шерлок Холмс хренов, – сказал самому себе Райделл, слушая, как в Токио звонит телефон.
41
«Трансамерика»
– Его зовут Райделл, – говорит Харвуд. – Программа сравнения изображений сразу его узнала. Недолгое время сотрудничал с «Копами влипли».
– Сотрудничал с кем?
Клинок вместе с ножнами и подвесом заперт в сумеречной кладовке неподалеку от центральной лифтовой шахты, приблизительно в восьмистах футах ниже.
– «Копы влипли». Культурная ценность. Вы что, не смотрите телевизор?
– Нет.
Он смотрит на восток с сорок восьмого, последнего, этажа самого высокого в городе здания на руины Эмбаркадеро, на цыганский блеск моста, на хищную темень Острова Сокровищ. Подойдя ближе к окну, трогает свой пояс. Между двумя слоями черной телячьей кожи проложена лента из очень дорогого и очень специфического материала. При определенных обстоятельствах она перестает быть тонкой, как паутина, тканью, которую шаловливый ребенок мог бы, кажется, легко порвать на кусочки, и превращается в тридцать дюймов чего-то гибкого, обоюдоострого и наточенного как бритва. Похожего по текстуре на свежую кость каракатицы.
– У вас же есть чувство юмора, – звучит позади него голос Харвуда. – Я точно знаю.
Он глядит из окна вниз. Искаженная перспектива вдоль грани обелиска, этой так называемой пирамиды, а на половине высоты – темное вздутие от специального японского средства, которым заделана оставшаяся после землетрясения трещина. Это новая заплата, сменившая россыпь прежних полиуглеродных, – и предмет жарких дискуссий среди архитекторов и эстетов. На миг очарованный, он наблюдает, как отраженный свет огней близлежащих зданий слегка колеблется, когда глянцевитая поверхность пузыря напрягается в ответ на порыв ветра, которого он не чувствует. Живая грыжа.
Он оборачивается к Харвуду, сидящему за огромным столом из темной матовой древесины; груды архитектурных моделей и холмы документов намекают на течение воображаемых рек – топография, в которой можно прочесть перемены, происходящие с миром за окном, если известны смыслы и есть достаточная заинтересованность в результате.
Глаза Харвуда – его самая непосредственная черта, все остальное существует как будто отступив на шаг, в другое, абстрактное измерение. Несмотря на высокий рост, он, кажется, занимает немного пространства, поддерживая связь с окружающим через сознательно зауженные каналы. Стройная фигура, спокойное продолговатое лицо, моложавость, характерная для людей состоятельных. Подвижные глаза, увеличенные старомодными очками.
– Почему вы притворяетесь, что вам не интересен этот бывший полицейский, посетивший место ваших недавних подвигов? – На запястье Харвуда браслет из золота и титана отражает пойманный свет; какая-то многофункциональная побрякушка с замысловатыми дисплеями.
– Я не притворяюсь.
На огромный плоский экран слева от стола Харвуда четыре камеры передают разные ракурсы высокого, крепко сбитого мужчины, который стоит с опущенной головой, будто погружен в мрачные раздумья. Камеры, должно быть, не крупнее тараканов, но четыре картинки, несмотря на плохое освещение, очень четкие.
– Кто поставил туда эти камеры? – спрашивает он.
– Моя талантливая молодежь.
– Зачем?