Святой Франциск Ассизский

ПУРПУРНОЕ СЕМЯ

Из двух дорог апостольства, указанных святым Франциском, пятеро марокканских рыцарей избрали наиболее опасную, ибо она была кратчайшим путем к мученичеству, и вернейшим — к обращению неверных. Они выбрали эту дорогу так яростно, что это казалось безумием, но к столь решительному шагу их привели обстоятельства. Сарацины, не понимавшие их слов, должны были понять их кровь и поверить если не проповеди, то смерти. К этой вере побуждал их сам арабский фанатизм.

«Итак, вы говорите, что рай Магомета находится под сенью сабель. Вы говорите, что тот, кто умирает в бою, следует прямо в объятия Аллаха. Но и мы, если умираем за Христа, воскреснем с Ним. Вы не верите? Хорошо, мы докажем это вам, стремясь к смерти. Тогда вы поверите?»

Сарацинам казалось, что кровь эта пролита зря. Но пурпурное семя, упавшее в землю Марокко, дало росток в Португалии и расцвело в Италии чудесным цветком, которому не перестают дивиться и сегодня. Святой Антоний Падуанский был студентом-августинцем в монастыре Коимбры, когда в эту землю принесли тела пятерых мучеников, и это потрясло его так сильно, что он бежал со своей родины, бежал от учености и привилегий, чтобы облачиться в одеяние прекрасных безумцев, которые последовали за бедняком из неизвестного итальянского города — Франциском Ассизским.

Все знают о чудесах, которые святой Антоний творил на земле и творит на небесах, но немногим ведомо, что этот великий святой — бесценный дар всему миру, в особенности, Италии, за первую кровь францисканцев.

ДВА ВОИНА

Когда блаженный Франциск учреждал рыцарство Нищеты, другой великий святой, родом из Испании — Доменико ди Гусман, собирал новое воинство, которое своим учением и рвением должно было защищать Церковь Христову.

Доминик и Франциск встретились в 1220 году в Риме, куда оба нередко отправлялись, чтобы авторитетом Церкви скрепить свои деяния. Доминик, со светящимся взором, степенный и мягкий, носил черно-белую одежду, похожую на оперение ласточки; Франциск был моложе, но уже таял, и ряса его была такого цвета, как перья жаворонка. Они не были знакомы, но Доминик видел Франциска во сне, и знал, что этот человек посвятил себя Богу, и ему предстоит вершить судьбу христианства. С первой же встречи они поняли друг друга без слов, как бывает со святыми. Они стояли на Авентинском холме, где Доминик основал два первых крупных монастыря своего Ордена, а перед ними лежало беспорядочное смешение арок, колонн, развалин, колоколен, башен, мозаичных фасадов — город сбрызнутый то там, то тут пятнами лугов и рощ. Из зелени бронзовым поясом выдавались авреалианские стены, и за ними императорский Рим превращался в пустынные поля. Воды Тибра текли под мостами, словно время.

Перед величавой сумятицей разрушенного мира и мира возрождавшегося, два великих человека, восстанавливавших веру, христианство, поверили друг другу свою жизнь и мысли.

— Я родом из Испании. Учился с детства; университет Саламанки открыл мне глубокую истину богословия и красоту науки, которая приходится сестрой вере. Десять лет я провел среди самых отпетых еретиков Прованса, познал зло ошибок и опасность безбожной учености. Я был рядом с Симоном де Монфортом, как священник — рядом с рыцарем, и прежде, чем солдаты вступили в битву, я сражался Евангельским словом, я молился и постился, пока шла битва, которой не удавалось избежать. Я познал, что мирское зло проистекает из гордыни ума, и лишь истина ведет нас к свободе. Что можешь ты сказать о себе, брат мой?

— Я был торговцем, мирским человеком и грешником. Учился я мало и мало читал, только хозяйственные книги нашей лавки, а еще канцоны, сирвенты и баллады, и прочие недостойные песни, пока милостивый Господь не тронул моего сердца и не велел мне читать то, что написано на кресте. Я не знал еретиков, но знал прокаженных. Затем Господь послал мне братьев, и никто не учил меня, как поступать. Сам Всевышний поведал мне, что я должен жить в соответствии со Святым Евангелием.

— И мои братья живут по Евангелию, и молятся и учатся, чтобы побороть мирское коварство.

— А мои — простодушны и безграмотны, и не имеют другой книги, кроме Распятия.

— И мои не должны иметь ничего, кроме общего монастыря и кельи, которая сегодня принадлежит им, завтра — нет.

— Моим же негде приклонить голову, а келья их — мое сердце.

— Брат мой, как же можно управлять сообществом, если не заботиться о людях и не предоставлять им всего необходимого для жизни?

— Отец Доминик, Господь поведал мне, что если мы обнимем крепко святую Нищету, миряне пойдут за нами и будут кормить нас, ибо Господь скрепил договор между миром и нами, чтобы мы подавали миру пример; Бог же позаботится о наших нуждах.

— Но и мы бедны — мы как сторожевые псы Господни с факелом, заженным верой, вносим ужас и смуту в стан волков-еретиков.

— Мы — менестрели Божьи, и желаем, чтобы Он радовался нашим гимнам и тому, что мы радуемся лишениям. Мы хотим, чтобы люди поняли, что служить Богу — все равно, что царствовать, и служить Ему нужно в радости.

— Мы обрубаем сухие сучья ереси и вырываем ядовитые сорняки.