Святой Франциск Ассизский

— Говорил же я, что бедным служит Бог и трапеза бедняка настолько богаче королевской, насколько Бог великодушнее человека, — сказал святой Франциск, а взволнованный доктор проговорил:

— Ни вы, братья, ни мы, мирские люди, не знаем, насколько свят этот человек!

Они ели мало за обедом, ибо на этом чудесном пиру восхищение победило голод. Все ощущали присутствие Божье и забыли о реальности.

Франциск был очень проницателен и чувствителен как мимоза, он ощущал на расстоянии, чего хотят другие, и с готовностью отвечал любовью тем, кто любил его. Однажды в скиту, в Греччо, он целыми днями предавался размышлениям, появляясь среди братьев лишь ненадолго, в часы обеда; но пришли к нему издалека двое братьев, которые давно мечтали увидеть его и получить благословение. Братья из Греччо не хотели его беспокоить, и с тем ревнимым эгоизмом, которым отличаются прислужники великого человека, уже подталкивали чужестранцев к выходу, советуя им смириться, а те, опустив голову, обвиняли себя в том, что за грехи свои недостойны такой милости, как вдруг голос святого, его незабвенный голос, донесся до них с порога кельи и так нежно благословил их, что они ушли счастливые, благодаря Господа.

Так же, как святой Франциск понимал бессловесных тварей, чувствовал он и невысказанные мысли людей. Среди его братьев был молодой человек знатного происхождения, с изысканными манерами, брат Риччерио, таивший в глубине души естественное для юности самолюбивое желание покорить сердце учителя; и желание это привело к тому, что он запутался в сети подозрений:

— Конечно, отец Франциск судит обо мне плохо, ведь я того заслуживаю, да он и не любит меня. А раз он меня не любит, значит и Господь меня не любит, и я в немилости у Него. Бедный юноша терзался тайной мукой, и каждый раз перед встречей со святым Франциском думал: «Если он улыбнется мне, то и Бог мне улыбнется, если же не посмотрит на меня, или посмотрит сурово, значит и Бог на меня гневается».

Как-то раз он проходил мимо кельи учителя, сердце его сжалось в комок, и Франциск позвал его:

— Сынок, — сказал он, — не давай победить себя искушениям и сомнениям, ибо ты для меня дороже самых дорогих. Приходи ко мне, когда хочешь и говори со мной как с другом. От радости можно обезуметь, но брат Рич черно не возгордился, напротив, он стал почтительней, ибо сильнее уверовал, и добродетельней, ибо уверенность в том, что его любят, окрылила его.

В другой раз блаженный Франциск отошел от своего товарища и приблизился к брату, который долго мучился соблазнами и не мог найти духовника, чтобы тот вернул ему спокойствие, и негромко сказал ему:

— Мужайся, дорогой мой, не бойся, и не тревожься из-за соблазнов, они не повредят душе твоей, но всякий раз, когда они начнут терзать тебя, читай семь раз Отче наш.

Брат был изумлен и утешен столь неожиданными словами. Так в самое сердце лились слова Франциска, ибо любовь видит невидимое; и, давая радость другим, он преумножал радость в самом себе.

БРАТ ЛЕОНЕ, ОВЕЧКА БОЖЬЯ

Среди рыцарей Круглого Стола преданнейшим святому Франциску был брат Леоне, с воинственным именем и нежной, как у голубки, душой. Учитель, способный по облику безошибочно определить характер, звал его овечкой Божьей и за преданность его платил отеческой любовью и дружеской искренностью. Брат Леоне был из тех, кто по простоте своей остаются незамеченными; если же на пути своем они встречают великого человека, их целиком поглощает его свет, а они, почти не искажая, отражают его. Проникнувшись святостью учителя, брат Леоне не покидал его во всех странствиях, душою прильнув к его замыслам — он был с Франциском в Монтефельтро, в Фонте Коломбо, в Сиене, на Верне. Особенно близок к нему был брат Леоне в последние годы, во время болезни и у смертного одра. В его обществе святой отдыхал, они проводили вместе и часы горького уныния, и часы веселья.

Как-то раз в Порциунколе брат Леоне накрывал к обеду стол в тени высокой изгороди, как вдруг из-за нее послышалось пение соловья и

Франциск, который никогда не торопился к столу, сказал: «Пойдем же и мы, воздадим хвалу Господу вместе с братом нашим соловьем». Из всего прекрасного, что есть на свете, больше всего любил он музыку. Когда они приблизились к дереву, где пел маленький певец, святой сказал:

— Ну, брат-овечка, пой и ты.

— У меня дурной голос, отец, — возразил Леоне. — Тебе, наделенному и голосом, и мастерством, подобает состязаться с соловьем.

Тогда Франциск запел, а соловей замолчал, потом замолчал Франциск, а соловей продолжил песню, и так, поочередно — один из них слагал новые стихи, чтобы восславить Бога за все, что Он создал, другой же гортанными трелями, словно флейта, пел о своей неосознанной преданности Ему и казалось, что человек диктует птице, птица задает человеку тему. Голоса, вступившие в дивный диалог, воспарили над ясной долиной к вечерней звезде, растворясь в несказанном блаженстве духа. Наконец, обернувшись к другу, святой Франциск сказал:

— Брат-овечка, соловей победил меня, восхваляя Бога. Идем же обедать.

Только уселись они на землю, как соловей опустился на руку святого, а тот решил устроить ему пир. «Давай угостим брата нашего соловья, — сказал он, — ибо он более меня заслуживает этого». Соловей клевал крошки с руки Франциска и не улетал, пока тот не благословил его.