Святой Франциск Ассизский

ДОМАШНИЙ ОЧАГ

Ассизи — орленок германского орла. В 1160 году Фридрих Барбаросса защитил его, выпустив закон о феодальном самоуправлении, но, чтобы опутать городок еще крепче, он в 1177 году передал его во владение преданнейшему герцогу Конраду Лютценскому. Но орленок, который со времен языческого храма Минервы и до времен христианского храма Сан Руфино, охранял костяк и древнего и нового Рима — взломал имперскую скорлупу, выбросил знатных гиббелинов из родовых замков, и пожелал жить на свободе.

Две чисто латинские силы помогали ему освободиться: вера его епископов и деньги его торговцев. Развитие Ассизи — типичный пример «эмбриогенеза» коммун.

В самом центре, недалеко от пьяцца дель Пополо, где до сих пор возвышается коринфский портик античного храма Минервы, стоял в конце XII века дом торговца тканями, Пьетро Бернардоне. Это был красивый четырехэтажный дом с железными столбиками вокруг, чтобы привязывать лошадей, с крюками на окнах, с кольцами для факелов на стенах, с четырьмя высокими остроконечными дверьми, которые вели на склад и в лавку, и с узкой дверкой, которая вела в дом. Она была приподнята над землей и войти в нее можно было при помощи особой лестницы, вроде подъемного моста — необходимая предосторожность против городских беспорядков, обычных для того времени.

Пьетро Бернардоне был сметливым торговцем, он вывозил из Франции тюки нечесанной шерсти, чтобы ее остричь, сворсовать, разрезать; ведь промышленность Италии процветала. Однажды вместе с деньгами и узлами шерсти, он привез жену, мадонну Пику — была она знатного рода, нежная и утонченная, тогда как супруг ее был суровым, алчным и грубым. Во время одного из обычных странствий Пьетро мадонна Пика родила ребенка, которому при крещении дали имя Джованни, но отец, вернувшись, изменил его — то ли из благодарности французской земле, то ли из желания выделиться, обычного для людей нового типа (а возможно — и для того, чтобы досадить жене) и пожелал назвать сына именем «Франциск», по меньшей мере редким в те времена. Франциск рос чистым и великодушным ребенком, семья нежно любила его, хотя иногда потеряв терпение, родители и ругали его за то, что он все раздаривал.

— Мы сделаем из него умелого торговца! — говорил мессер Пьетро, который не мог дождаться часа, когда сын будет помогать ему в делах.

— Мы сделаем из него доблестного рыцаря, с Божьей душою, — думала мадонна Пика, втайне мечтая о садах своей родины и об изысканных французских манерах.

Мальчик учился у отца хитростям и опасностям торгового дела, а у матери молитвам и вере, песням трубадуров, рассказам о короле Артуре и о его рыцарях. От ученых клириков в школе Сан Джорджио он узнал латынь и арифметику; но часто он ускользал от латыни, торгового склада и сладостных материнских слов, и бежал на площадь, чтобы послушать бродячего певца, который пел о мужественном Роланде и мудром Оливье, или же увидеть, как проходят рыцари из Свевии, приглашенные Конрадом Лютценским, императорским ставленником, который в управляемой им крепости, воспитывал маленького Фридриха II. Эти рыцари крепко сидели в седлах, и доспехи на них сверкали, а на гребнях шлемов красовался серебряный орел. Франциск приходил в смятение. «И я, и я буду рыцарем!» — думал он, и черные глаза его, словно глаза орла, смотрели куда-то вдаль.

РАДОСТЬ ЖИЗНИ

В возрасте двадцати лет Франциск чувствовал себя богатым и почти свободным. Выученный отцом, он преуспевал в делах, не из-за хитрости, присущей торговцу, но потому, что умел найти подход к клиентам. В его такте не было и тени меркантильности. Он был наделен обаянием. Тот, кто говорил с ним, поступал так, как он скажет. Не был он и скрягой, как отец. Пьетро зарабатывал деньги, чтобы копить их, Франциск — чтобы тратить. От матери он унаследовал нежное сердце и хорошие манеры, вкус ко всему прекрасному, потребность в изяществе, страстную любовь к музыке, поэзии, веселой и блестящей жизни. Он был до вычурности наряден и расточителен до мотовства. Из самых дорогих материй, которые он находил на отцовском складе, он заказывал себе платья по последнему слову французской моды, а все деньги, которые он зарабатывал и которыми его щедро одаривали родители, тратил на обеды и кавалькады, игры и дружеские вечеринки, так как кроме страсти к чудачествам была в нем еще и нежная, пылкая любовь к друзьям. Он хотел поделиться с другими деньгами и радостью, чтобы развлекаться и развлекать, наслаждаться и доставлять наслаждение другим. К друзьям он был привязан настолько, что нередко поднимался из-за стола, не дождавшись конца обеда, и убегал с веселой компанией, оставляя брюзжащих родителей. Но в глубине души родители не были на него в обиде, даже если он и подшучивал над ними.

— Падре Пьетро, — говорили отцу соседи, — вы и не знаете, какой ваш сын сшил себе костюм. Одна его часть — из самой негодной ткани, а другая — из самой дорогой.

— Ох, и глупый мальчишка… — бормотал отец, но самолюбию торговца, мечтавшего войти в доверие ко всей знати, льстило то, что сын его на всех праздниках лучший, и зовется «цвет юношей».

— Осторожней, — нашептывали подружки мадонне Пике. — Ваш Франциск сорит деньгами, он за всех расплачивается, так что вы скоро пб миру пойдете!

Но мать кротко отвечала:

— А как по-вашему, что выйдет из моего сына? Увидите, он будет Божьим чадом.

У матери вещее сердце. Весь город любил жизнерадостного, прекрасного юношу. Был в Ассизи один полубезумный нищий, который, завидев Франциска на улице, поспешно расстилал у него под ногами свой плащ, крича «Мира тебе и добра!», а «цветок юношей» проходил мимо, но в душе твердо верил, что его ждет великое будущее.

ДОБЛЕСТЬ И ДОБРОТА

Он был веселым, но не бывал развязным. Грубости, ругательства и вульгарность были ему так же противны, как и грязное платье, пятна жира и вина на скатерти, ибо он был утончен в мыслях более, чем в одежде, а красоту души ценил выше, чем красоту вещей. Когда кто-либо из его приятелей произносил нелепые речи, Франциск не упрекал его и не возмущался, а поступал куда лучше — молчал. Молчал, будто отсутствовал, так как, по его мнению, многое не заслуживало ни внимания, ни ответа, и приятель понимал это и стыдился своих слов.

Он был учтив со всеми и от природы, и потому, что хотел стать рыцарем. Лишь однажды ему случилось прогонять нищего, появившегося в лавке, когда там было особенно много народа. «Смилуйся, ради Бога!» — зарыдал бедняк в лохмотьях, стоя в толпе покупателей, собравшихся возле прилавка. «Ради Бога!» Эти обычные слова проникли в душу юноши, он словно впервые понял их смысл, и боль пронзила его сердце. «Если бы этот бедняк попросил у тебя милостыню ради великого принца, — сказал он себе, — ты дал бы вчетверо больше, чтобы ему услужить. Как же ты можешь отказывать, если тебя просят от имени Царя всех царей? Не должен ли ты быть щедрей и великодушней, чем всегда, чтобы воздать Ему хвалу?»

В его добросердечии и изяществе не было тщеславия, он просто хотел делать хорошо все, что ему нужно было делать и всегда быть первым. Для того, чтобы заслужить похвалу? Нет, чтобы нравиться людям. Для того, чтобы ему подчинялись? Нет, чтобы его любили.