Святой Франциск Ассизский

На рассвете второго октября, в пятницу, после мучительной ночи, он сел на своем жестком ложе, велел принести хлеба, благословил его, приказал разделить его на столько частей, сколько было присутствующих и роздал своими израненными руками по кусочку каждому в память о вечере Господней и в знак того, что он, как и Учитель, любил своих чад до самой смерти и готов был умереть за них, и хотел бы что-нибудь отнять от себя, чтобы передать им. Теперь все было исполнено. В субботу ему стало хуже, и к вечеру, чувствуя, что умирает, он запел псалом, начинающийся словами: Voce mea ad Dominum clamavi — «К тебе, Господи, воззвал», и продолжал петь, пока сестра Смерть не забрала у него голос.

ПОДРУГИ

В Порциунколе была ночь, и караульные дремали, подложив под голову камни и чурбачки, неподалеку от кельи святого. Вдруг один из них заметил:

— Слышите, птицы щебечут? Как на рассвете.

— Жаворонки, — отозвался другой.

— Какие жаворонки в этот час? В полдень поднимаются они высоко в небо и поют солнцу. Жаворонки это ведь не совы и не филины.

И все же над хижиной святого действительно кружила стайка жаворонков, щебеча не то радостно, не то печально. Эти маленькие звонкоголосые птички, подружки Франциска, которым он всегда радовался как вестницам добра, первыми праздновали его счастливый переход к жизни вечной.

Между тем сестра Якопа вся в слезах отстаивала свое право обряжать благословенное тело, доказывая, что была чудесно призвана Богом. Викарий, видя ее скорбь, сам положил ей на руки тело Святого, так похожего в ту минуту на распятого Христа. Громко причитая, она поцеловала его, потом приподняла край одежды, чтобы разглядеть рану. Стигматы были теперь видны во всей их потрясающей реальности: с темными сплюстнутыми головками гвоздей, с язвами на ладонях и ступнях столь большими, что между «гвоздем» и плотью оставался зазор наподобие кольца. Не переставая плакать, благородная римлянка облекла святого в скромное одеяние, которое он сам для себя выбрал, после чего, так как испытание уже закончилось и начиналась слава, подложила под голову учителя изумительную красную подушечку с вышитыми по кругу золотыми львами и орлами и посоветовала братьям открыть двери, чтобы народ мог видеть святого и чудесные стигматы. Свечи, принесенные ею, ярко горели, делая келью заметной с большого расстояния и словно призывая селян и горожан в последний раз собраться вокруг святого. Вся ночь прошла в пении псалмов, хвалах и молитвах, а над кровлей кружились жаворонки, словно сплетая венки из воздуха и песен, и звезды сверкали, как будто на небе был большой праздник. По долине, по холмам и горам пронесся слух: «Святой умер!», и народ толпами стал стекаться в Порциунколу, и колокола звонили.

Слух достиг и обители Сан Дамиано, и скорбь монахинь была велика. «Больше его не увидим», — думали сестры, едва сдерживая слезы, сокрушаясь, что им, дщерям его, было отказано в последнем отчем благословении. Но святой Франциск должен был сдержать на небесах свое обещание. И вот на утро похоронная процессия отходит от Санта Мария дельи Анджели, но вместо того, чтобы сразу двинуться к городу, пересекает долину и направляется по дороге, ведущей к Сан Дамиано. Это уже не великие похороны, но великое торжество.

Весь Ассизи здесь: духовенство, консулы, подеста, магнаты, лучники, алебардщики, всадники, обступившие гроб как величайшую святыню, и огромная толпа простого народа, шествующая за ним с пением псалмов, под звуки труб и звон колоколов. Все несут горящие свечи и ветви оливы.

Монахини не выходят; огромный кортеж останавливается у маленького церковного кладбища, братья переносят гроб в потемневшую от времени церковку, где Распятие, когда-то говорившее с Франциском смотрит в полумраке черными глазами Христа, снимают решетку, возле которой сестры получают причастие, и кладут Святого так, чтобы они, собравшиеся у окошечка, словно стайка жаворонков, могли видеть и целовать его. Аббатиса устанавливает очередь и, в то время как все плачут и с громкими причитаниями вспоминают незаменимого отца своего, приближается к этому лицу, улыбающемуся на царской подушке мадонны Джакомины, к телу, завитому в пелены из желтого восточного шелка, расшитые попугаями, цветами и фантастическими животными, прекраснейшие пелены, принесенные Джакоминой, — и не плачет бедная мадонна Клара. Не плачет, потому что сердце ее окаменело; но, подчиняясь ясной и дерзкой мысли, посетившей ее, высвобождает из-под роскошных пелен правую руку учителя и, знакомым движением поднеся ее к губам для поцелуя, пытается зубами извлечь из нее мистический гвоздь. Но вынуть его невозможно. Клара вынуждена смириться и довольствоваться двумя платочками, обагренными кровью учителя, которыми она промокнула его священные раны.

Клара не плачет, но на ее алебастровом лице с фиолетовыми крыльями теней застыло выражение той решимости, которую дает только смерть любимого человека и которая равносильна клятве. «Учитель мой, отец мой, второй после Бога, — думает Клара, вглядываясь в его бледное лицо, невыразимо прекрасное в смерти, — учитель мой, которого несут в Ассизи, обряженного в золотые парчи, я знаю заповедь твою и буду защищать ее до самой смерти, ото всех, я заменю тебя невесте твоей Святейшей Бедности».

Гроб убран, решетка закрывается, процессия снова движется вверх по склону холма, сопровождаемая пением, трубами и колокольным звоном; и пока сестры воркуют, жалобно, как голубки, Клара, одна, на коленях, говорит с Богом и с учителем.

Глава одиннадцатая

ГИМН СВЯТОЙ КЛАРЕ

ХЛЕБ БЛАГОСЛОВЕННЫЙ

К ларе было немногим более тридцати, когда святой Франциск умер. Сколько еще лет предстояло «цветочку» в отсутствии садовника! Но стебель окреп и уже никогда не отклонится в сторону. Смерть еще больше освятила идеал бедности, в котором Клара так сходилась с учителем, и то, как она жила этим идеалом и как умела постоять за него, доказывает, как она понимала и любила Франциска.

В 1228 году папа Григорий IX, находясь в Ассизи по случаю канонизации Франциска, нередко навещал святую Клару. В ней он ощущал дух своего великого друга и находил то мистическое видение жизни, ту мудрую ясность и простоту, которые могут быть только у святых. Святой Отец задавал вопросы с единственной целью слышать ее и старался не выказать своего восхищения, дабы не оскорбить смирение той, которую числил среди великих учителей и наставников духа. Однажды, когда они вместе рассуждали о божественных предметах, Клара, никогда не забывавшая о нуждах своих сестер, приказала приготовить стол со скромной монастырской трапезой — сухим хлебом. И, став на колени перед папой, попросила, чтоб он благословил его. Но святой отец ответил:

— Сестра Клара, вернейшая из верных, я хочу, чтобы ты сама благословила этот хлеб и сотворила над ним знамение Креста Христова, которому ты всецело предала себя.

Клара в смирении своем попыталась воспротивиться: