В дом набирался народ. Пришел бухгалтер дядя Петя, доводившийся Анне Егоровне родичем, пришел Валетка с балалайкой, Каданиха, соседи и близкие. Явился на проводы и Тихон. Володе он принес гостинец: десяток печеных яиц и шматок сала.
Проводы были крикливые, шумные и бестолковые. Пьяный угар смешался с топотливым плясом. Горькие слезы, пот, женские платки, белые, как лебеди, забубенное треньканье Валеткиной балалайки, духота — все перемешалось в низкой горнице.
На крошечном пятачке в углу возле двери под треньканье балалайки плясала Варвара. Она дробила ногами, выкрикивала частушки и не в лад взвизгивала.
У раскрытого окна, едва не уткнувшись лбами друг в друга, сидели дядя Петя и Тихон.
— Ты знаешь, какая моя болезнь? — допрашивал Тихон бухгалтера, ухватив его за рукав. — Доктор из нашей медсанчасти, Пятницын, мне говорил, что моя болезнь на мильон человек три раза встречается. По мирному времени меня бы в научный институт положили. Года два бы на готовеньком полеживал, а сестрицы в белых халатах за мной бы ухаживали.
— Как бы не так, — орал на полстола дядя Петя. — Тоже мне нажил болезнь, чудо-юдо. Да, хошь знать, в прежние времена половина мужиков грыжей маялась… Твоя болезнь — тьфу! Плюнуть и растереть… Да, хошь знать, ее бабы наговорами вылечивают… Обдурил небось врачей, сатана еловая, и за женину юбку от войны схоронился.
— Без меня фашистов побьют, — Тихон захлопал жидкими ресницами, хватил самогону и поморщился. — Никто еще Россию не мог осилить. Сколько нападали, а победить не могли… Боком вышло! А ты говоришь — воевать…
— Ладно, — дяде Пете надоел прилипчивый собеседник. — Сиди, черт с тобой, парь свою грыжу под Варвариным боком. Без тебя Россия, репей ты подзаборный, выстоит… Хошь знать, так я наперед тебя воевать пойду, как край придет…
— Эт почему так говоришь? — вскинулся Тихон. — Почему меня обижаешь? Думаете все, что Тишка Катуков тля, сморчок? Да мне еще годок, и я в люди выйду… Дом отгрохаю под железом на шесть комнат…
— От каких это капиталов? — ехидно прищурился дядя Петя. — Давно бы родительский пропил, кабы Варвара тебя на узде не держала…
Бухгалтер отцепил рукав от скрюченных Тишкиных пальцев и ушел к Анне Егоровне. Тихон выругался, налил самогону. Жадно выпил и, пригорюнившись, уронил голову на руки. Подбородок его отвис, глаза закрылись, и через минуту он уже храпел, уткнувшись лбом в столешницу.
Володя вернулся на заре. Николай видел, как бережно он повесил пиджак, смятую шелковую рубашку, вытер сапоги и застыл перед распахнутыми дверцами шкафа, из которого исходил смешанный запах нафталина и табака. Володя вдохнул этот устоявшийся домашний запах и медленно прикрыл дверцы.
Утром заскрипели на колхозном дворе пароконные брички. Димка Валовой последний раз прошелся с гармонью по улице. Фуражка набекрень, на рубахе девичья лента английской булавкой пришпилена. Глаза осоловелые от бессонницы и самогона.
Из толпы провожающих к Димке подскочил Тихон. Длинные полы касторового пиджака, выменянного на толкучке, разлетались, как крылышки у куренка.
— Сыграй, Митя! Новую песню желаю спеть! — крикнул он гармонисту. — Современную, военную… Сыграй, друг, уважь!
Димка обалдело поглядел на Тихона и сомкнул мехи «хромки».
— Запевай, подыграю, — сказал он. — Мне теперь все равно… Запевай!
Тихон выпятил грудь и запел фальцетом.
Гармонист поймал знакомый мотив. Мелодия была хорошей, звучной и ясной. Николай знал песню.
Но то, что пел Тихон, тупо ударило в душу. Песня была изувечена, испоганена чьей-то недоброй башкой.
ebooksa