Анна Егоровна не отрицала вины. Да, собирала колоски и хотела их обмолотить… Да, знала, что колоски на колхозном поле собирать нельзя… Но ведь они бы все равно сгнили без пользы. Выходит, пусть лучше хлеб пропадает, чем его люди подымут. Пусть гниет, а ты стороной обходи, тронуть не смей, а то тебе тюрьма. Он же не с неба упал, его руки крестьянские вырастили, выпестовали, каждый колосок родимый, не для того ведь, чтобы он прахом пошел…
Она стояла перед судейским столом, большая и плоская, недоуменно ссутулив плечи. Руки ее, уцепившие спинку стула, дрожали от напряжения, платок сбился набок, и Анна Егоровна не поправляла его.
Она растерянно оглядывалась на односельчан, рассевшихся на скамейках, на подоконниках, на полу вдоль стены. Искала у них поддержки, просила помощи.
За что же ее судят, господи? За какую провинность? Она же хлебушек с малых лет растит, каждому колоску цену знает. Полвека на виду у людей прожила, и вот довелось перед судом стоять. Всю жизнь честно работала. В колхозе с первых дней ударницей считалась. В сундуке почетных грамот пять листов лежит, премировки ей давали, четверых ребят на ноги поставила. А вот выставили ее перед всей деревней, словно она вор или еще хуже… Как же так, люди добрые? Может, говорю я не те слова, недопонимаю чего, так растолкуйте…
Зеленогаевцы молчали. Глядели во все глаза на Анну Егоровну, и были те глаза разными. Одни — такие же недоуменные, другие — жалостливые.
Тишка ухмылялся. Перехватив взгляд Николая, он не погасил ухмылочки, а осклабился еще откровеннее. На-ка, мол, выкуси!
Прокурор задавал вопросы рокочущим голосом, для убедительности шлепал по столу растопыренными пальцами. Округлые слова его катились, будто картошка из разорванного мешка, и выходило, что Анна Букалова — пособник фашистов, что она подрывает мощь героической Красной Армии и подло бьет в спину нашим доблестным войскам, которые мужественно сражаются на фронте.
— Близкие у вас есть на фронте, гражданка Букалова? — спросила судья, заглянув в какую-то бумажку.
— Сыны, — почти не размыкая рта, прошелестела Анна Егоровна. — Сыны воюют… На Мишу и Саню похоронные пришли, а Володя еще воюет.
В зале зашептались, стали переглядываться друг с другом.
— Вот видите, — довольно, будто ему удалось наконец-то уличить подсудимую, сказал прокурор, — сыновья на фронте, а вы за их спинами крадете хлеб. Выходит, вы злейший враг своим сыновьям…
— Не касайся! — пронзительно закричала Анна Егоровна и резко повернулась к прокурору. — Не касайся моих сынов! Я их вырастила, я на войну их проводила, и ты своими ручищами не лапай…
— Успокойтесь, Анна Егоровна, — просто сказала судья и налила стакан воды. — Выпейте и успокойтесь.
Анна Егоровна машинально выпила воду и снова сникла.
— Ваша сила, — хрипло сказала она, — и судите, а сынов моих не трогайте. Не то я вам глаза повыцарапаю…
— Ого! — насмешливо протянул прокурор. — Советской власти грозите?
В зале нарастал шум. Глухой, будто из-под земли. Вроде все сидели как положено, но кто-то елозил на скрипучей скамье, кто-то натужно кашлял, сморкался, шептался с соседями.
Судья то и дело стучала карандашом по графину с водой и требовала тишины, а шум не убывал. Николай невольно поймал себя на том, что без нужды притопывает ногой. Ребятишки в дверях затеяли толкотню. Их, вопреки обыкновению, тоже никто не унимал.
Судья пошепталась с заседателями. Те согласно закивали.
Это встревожило Николая. Чем больше он всматривался в лицо судьи, круглое и безбровое, с глазами, которые подмечали все вокруг, тем больше у него возникала неприязнь. Судья выясняла все мелочи дела. Спросила, сколько трудодней подсудимая выработала в колхозе, потом долго мытарила Осипа Осиповича, пока тот не признался, что сбор колосков после уборки еще не организовали.
ebooksa