Потом Николай сидел в просторной хате, где было по-домашнему укромно от беленых стен, выскобленного, в щербинках стола и широкой кровати с цветастыми наволочками. Анна Егоровна совала в печку пригоршни камыша. На загнетке что-то трещало, шкворчало и пузырилось. От этого в комнате плыл добрый домашний дух.
— Двое у меня на войне, — неторопливо рассказывала Анна Егоровна. — На одного похоронная в сундуке лежит, зимой получена… Младшенький еще при мне. Володей зовут. С поля придет, встренетесь… Дочь — та отдельно живет, Антонида. Ехал ты с ней… Родом-то откуда будешь, Коля?
Николай ответил, что с Белого моря. Анна Егоровна не знала, где такое море, и Орехову пришлось долго объяснять. Она терпеливо слушала, облокотившись о приступок костистым локтем.
— С дальнего, значит, севера, — сказала она. — А у нас тепло. Сады цветут — дух заходится. Богатимая у нас земля. Пашеница иной раз вывалит — шапку кинь, удержится. Труда много берет, но и на отдачу не скупится, хлеба сами в полную досталь едим и людей кормим… Мы в Зеленом Гаю все владимирские, переселенцы. До революции еще переехали и прижились…
Когда над озером затемнело небо, в хату пришел «младшенький». Плечами он загородил дверной проем.
На столе оказались наваристый борщ, миска с пельменями и глечик с самогоном.
— С прибытием тебя, Коля, — Анна Егоровна разлила самогон по пиалам. — Со встречей, за житье-бытье хорошее.
За житье-бытье хорошее! Кажется, он таки добрался до него.
На улице была тишина. Николай ее слышал, видел, вбирал в себя. За окнами светила луна, и длинными рядами стояли, как солдаты в шеренге, высоченные тополя. Они сторожили тишину.
ГЛАВА 2
В апреле бродила соками земля родящая. Во влажном мареве дрожали тополя, неистово цвели сады, и скорлупки лепестков сыпались на саманные дувалы. В арыках клокотала вода, кидала на берега каменные окатыши. Мощно взялись в рост хлеба, на задворках вымахали роскошные чертополохи. В мае наплывали душные с ветром облака. Долго собирались дождем, затем, словно раздумав, отваливали в стороны, не уронив ни капли.
Созревшее солнце удушливо колыхалось в пыльной мгле и жестоко било землю. На пригорках зазмеились широкие, в ладонь, трещины, пожухли и истощились кураи. В арыках желтело дно.
Каждый день зеленогаевцы уходили на поля, на фермы, на плантации мака, на полевые станы. Дома оставались босоногая ребятня и древние старики и старухи, караулившие дождь.
Николай с утра отправлялся на пруд к облюбованному дуплистому карагачу. Здесь было тихо и прохладно. Солнце разбивалось об узорчатый лиственный шатер и огнистыми осколками падало на воду.
Пруд цвел, зеленел скользкой ряской, и со дна тянулись хвостатые водоросли.
Нога вязала Николая, как лошадиные путы, вспухала, наливалась болью. «Калека, инвалид, — стиснув зубы, думал он. — Теперь на всю жизнь».
Иногда к пруду приходил Тихон Катуков, племянник Анны Егоровны, по болезни освобожденный от армейской службы. Сухопарый, с медлительными руками и сонным подбородком, Тихон устраивался рядом с Николаем и свертывал огромную цигарку. Прикурив, густо сплевывал в воду и с натугой растирал низ живота. Тихон страдал пуповой грыжей.
— Ночью опять прихватило, — жаловался он. — По полу катался… Жженую шерсть со скипидаром пил, не помогает… Днем легчает, а как ночь, хоть слезьми реви от хворобы.
У Тихона были немигающие, с крохотными зрачками глаза.
— Под пулю нехитро сунуться, — растолковывал он Николаю. — Тут не ум, а глупость нужна. А я ведь от старательности надорвался… Соображаешь разницу?..
ebooksa