Упрямец. Сын двух отцов. Соперники. Окуз Годек

22
18
20
22
24
26
28
30

Знакомый голос

В полночь поезд дальнего следования остановился у Ашхабадского вокзала, и среди прочих пассажиров на платформу вышел Готчак. Он не писал о ранении и двухмесячном пребывании в госпитале, не хотел расстраивать жену, да и неизвестно было, куда после госпиталя: снова на фронт или домой на длительный срок. В первом случае, он намеревался сообщить тотчас после заключения врачебной комиссии, описать все, как положено, но сейчас ему дана полугодовая отсрочка и Готчак решил известить о приезде телеграммой из Самарканда.

Приезжих встречали, на перроне шумел, суетился народ. Готчак минут десять стоял возле вагона, оглядывался кругом, а затем взял вещички и зашагал к выходу в город. Толпа рассеялась и стало уже ясно, его никто не встречал. Неужто поезд шел быстрей телеграммы, смущенно подумал он, и, спустившись по ступенькам, стал искать на площади машину.

…Позади ужасная днепровская переправа, утомительный и опасный рейд к Днестру и дальше, а там — новая переправа, где ему здорово не повезло: на правом берегу Буга, в удачном стремительном наступлении, его ранило осколком снаряда. Позади — госпиталь в скучном заволжском городке, перед ним в получасе ходьбы по ашхабадским улицам — родной дом.

Машины на площади не попалось, но груз фронтовика не тяжел, и он с вокзала шел пешком. Тут ясно, где свернуть направо, где прямиком миновать аллею, сокращая расстояние и время. Деревья по-осеннему пахнут пересохшим листом и пылью, и все это свое, знакомое, а вон и высокий забор, дом, до него дошел бы он с завязанными глазами. Слоено не веря в счастье возвращения и предстоящей встречи, Готчак прочитал в свете электрической лампочки название улицы, номер дома и тихо постучал в окно.

Он улыбался, счастливый от предстоящей встречи, и ему вдруг стало жалко в такой поздний час будить Гулялек. Постучал еще раз. За стеклом никакого движения. Тогда Готчак шагнул к другому окну, постучал громче, приложил ухо к стеклу и прошептал в недоумении: «Раньше она чутко спала». Забарабанил еще сильней — и опять толку никакого, и тут он заключил и даже выговорил вслух, обращаясь к темному окну перед собой:

— Понятно! Я зря стучу, когда ты ушла к матери. И правильно сделала. В этакую темень одной… одной тебе… жутковато. Ты ушла рано, прямо с работы, потому и не получила телеграммы.

Теща отозвалась тотчас, едва он прикоснулся к косяку. Окликнула из-за двери:

— Кто там?

— Я, Готчак, — сказал он и мигом зажегся свет и дверь перед ним распахнулась настежь.

— Вай, Готчак! Слава богу!.. Вот ты и приехал! — переполошилась теща, обнимая его и сияя от радости. — Когда же ты, сынок мой, приехал?

— Сейчас только.

— И — к нам?

— Нет, сперва заглянул к себе домой, но Гулялек там будто нет, — отвечал он неуверенно.

— Вай, Готчак-джан, ты и не знаешь: она ведь в эти дни проживает в доме Окуза, — простодушно объяснила теща, забыв впопыхах предложить приезжему раздеться или хотя бы сесть с дороги.

Они стояли в коридоре под лампочкой. Готчак только чемоданчик опустил на пол и даже вещевого мешка с плеч не снял. Он глядел на женщину вопрошающим взглядом, а та рассказывала:

— Как-то Окуз сам ко мне явился, чего-то приволок, — он нам частенько продукты носит, — а в тот раз явился будто за советом. Гулялек совсем молоденькая, не годится ей одной жить в отдельной квартире, как бы, мол, беды не накликать! Пусть уж лучше, дескать, живет в его доме. Готчак, говорит, велел присматривать и оставил ее на мое попечение. Вот так, в его доме…

— Не пойму?.. Она сейчас в ауле? — нетерпеливо перебил Готчак.

— Нет же, нет, в городе, — отвечала теща. — Я предупреждала Окуза: неловко, неприлично это. Если дочка одна боится, пусть к нам идет, места хватит, да он, верно, подговаривал ее. От работы все отговаривал ее.

Готчак не мог слушать далее и остановил ее, пробурчал отрывисто: