Семь лет за колючей проволокой

На землю я опустился, когда меня вывели, сунули в какой-то «отстойник» и через некоторое время выдали внушительный кулёк с солёной килькой и две буханки хлеба. В тот момент я понял, что моя надежда лопнула как мыльный пузырь. А вскоре мне дали расписаться за ответ на мою кассатку:

«…рассмотрев вашу кассационную жалобу… оставить без удовлетворения…»

Вполне возможно, если бы я настроился на нечто подобное, мне было бы легче примириться с отказом, а так… Очередное разочарование, очередной стресс, очередные проклятия в адрес «самого гуманного Суда в мире».

Бывалые зэки, произведя нехитрые вычисления по размеру выданного пайка, заверили меня, что через пару дней я окажусь на зоне.

Снова «Чёрная Маруся», час езды, утренний пустынный перрон, на котором мы стояли минут сорок и у меня зуб на зуб не попадал, злобные овчарки, беспрерывно лающие в оцеплении, «столыпинский вагон», и, наконец, я оказался в «купе» без окон, но с решёткой вместо дверей…

Снова эти крытые вагоны, Стук колёс, неровный перебой, Снова опустевшие перроны, Крики часовых, собачий вой…

Нас запихнули, словно сельдей в бочку: ажно четырнадцать человек на одно купе. Восемь — внизу, двое — на третьем ярусе, и четверо — на втором. В «отстойнике» я скентовался с одним пожилым зэком, в четвёртый раз окунавшимся «за колючую проволоку», причём всякий раз за квартирные кражи, и он посоветовал лезть на второй ярус: там хоть поспать можно.

Из двухдневного путешествия в «столыпинском» вагоне ничего особенного не запомнилось, разве только то, что бывалые зэки иногда варили чифирь, используя в качестве «дров» тряпки или одежду, которую всё равно не пропустят в зону, то есть цивильные вещи: цветные сорочки, светлые брюки. Когда я поинтересовался, не жалко ли, мне пояснили, что те, у кого большие срока, вряд ли увидят свои вещи: либо сгниют, либо кап-тёрщик на что-нибудь выменяет. Так что чего жалеть?

А ещё запомнились постоянные скандалы с конвоем, который не очень охотно выводил «на оправку», то есть в туалет. Наверное, поэтому и давали в дорогу селёдку, чтобы зэкам дорога не показалась курортом…

Глава 7

Прощай, Борман!

В лагерях не знают про свободу, Там о ней не надо говорить, Там винтовки часовых на взводе: Всю свободу могут заменить… Скоро вы увидите, как летом Васильки на поле расцветут. Разве вы не знаете об этом, Что цветы свободных только ждут?..

Ранним морозным утром наш поезд остановился. На заснеженном перроне небольшой станции под немудрёным названием «Железнодорожная» было немноголюдно, а у нашего вагона, следующего прямо за тепловозом, и вообще не оказалось никого в цивильном. У трёх «Чёрных Марусь», стоявших в отдалении, располагались несколько автоматчиков и трое солдат с овчарками, непрестанно и монотонно тявкавшими то ли от голода, то ли от холода.

Едва дверь тамбура «столыпинского вагона» распахнулась, как военные оцепили пространство перед ним. Было под тридцать градусов мороза. Нас вывели, рассредоточили по пятёркам, заставили сцепить руки на затылке и посадили на корточки. После чего стали проверять по списку. На мне были не очень тёплый свитерок и тёмно-синий пиджак, на голове летняя кепка. Уже через пять минут я не чувствовал ни рук, ни ног, а зубы выстукивали такую «азбуку Морзе», что заглушали даже звуки станционного колокола. Собралось нас более сотни человек, и сколько длилась проверка, я уже не помню, но показалось — целую вечность. Как было здорово очутиться в промозглом металлическом «гробу» автозака, хоть ветра нет, и то хорошо.

К счастью, ехать было не очень далеко, и минут через сорок мы прибыли в зону, расположенную в нескольких десятках километров от небольшого городка Княж-погост (Коми АССР].

То была знаменитая «двойка». Чем знаменита? А тем, что примерно за год до моего прибытия эта колония относилась к учреждениям строгого режима. И там произошла кровавая стычка зэков с ментами колонии. Столкновение было столь серьёзным, что не обошлось без потерь с обеих сторон, причём со смертельным исходом, насчитывалось более сотни раненых. Колонию в результате расформировали, её обитателей, увеличив сроки, раскидали по другим колониям Советского Союза, а «смутной» зоне присвоили статус «общего режима». Присвоить-то присвоили, а ментовское руководство оставили прежнее, привыкшее работать в условиях строгого режима. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы.

Впрочем, бывалые люди не зря уверяют, что «перво-ходку» лучше «барабанить» на строгом режиме. Потому что на «общем» творится столько беспредела, что только успевай вертеть глазами, языком и ушами.

В переводе на язык нормального человека:

«Думай над тем, ЧТО видишь, следи за тем, ЧТО говоришь и ЧТО слышишь, а я бы ещё добавил: смотри не только КУДА садишься и ложишься, но и КУДА встаёшь…»

Во всех этих простых понятиях может таиться некий тайный смысл, и придётся нести ответственность за любую свою неосторожность. Не проходило и трёх дней, чтобы из ворот зоны не вывезли труп.

Резонно было бы предположить, что коль скоро менты со строгого режима, значит, имеются все условия для нормальной работы. Ан нет! Потом, побывав на зоне строгого режима, я понял, почему такой беспредел царил на нашей «двойке». Дело в том, что менты, отработав столько лет на строгом режиме, привыкли, что опытные зэки многие вещи понимают и лишний раз стараются не очень вмешиваться, особенно когда на зоне присутствует уважаемый и мудрый «Хозяин» со стороны зэков. А у нас, видно, мудрого «Хозяина» не было, вот и неслась неуправляемая телега, круша и сбивая всё на своём пути. То есть тащить срок на нашей «двойке» было не просто трудно, но и опасно.

Когда я спустился из «карантинки» на зону…