– Смутно я начинаю ощущать, что это вполне возможно. Мне говорили, что незадолго до гибели ваш брат очень резко раскритиковал в печати одну книгу. А совсем недавно я сам перебежал дорожку тому человеку, который ту книгу написал.
– Только не говорите мне, что зовут его Карсвелл.
– Речь идет именно о нем.
Генри Гаррингтон откинулся в кресле:
– Я так и думал. Я должен вам все объяснить. Мой брат несколько раз обмолвился, что считает Карсвелла виновником своих несчастий. И вот еще что вам будет небезынтересно узнать. Мой брат очень любил музыку и не пропускал в городе ни одного концерта. Месяца за три до смерти он вернулся с одного из них и показал мне программку – коллекционировал он эти штуки, вот ведь блажь. «Представляешь, – говорит, – эту я чуть не потерял. Наверное, уронил ее под кресло. Пока я шарил по карманам, мой сосед по ряду предложил мне свою. Сказал, что она ему не нужна, а потом встал и ушел. Крупный такой мужчина, никогда прежде не встречал его в партере». По его словам, тот вечер он провел очень беспокойно. А через некоторое время он перебирал свою коллекцию и между страниц той программки, которую, кстати, я не очень внимательно тогда рассмотрел, нашел обрывок бумаги с очень странной надписью, сделанной красными и черными чернилами. Почерк был затейливый, и больше всего это было похоже на рунические письмена. «Ага, – сказал мой брат, – надо думать, тот джентльмен забыл эту каллиграмму. Что и говорить, в такие рисунки обычно вкладывают немало трудов – значит, надо вернуть! Но как мне выйти с ним на связь?» Мы это дело обсудили и пришли к выводу, что не стоит давать рекламное объявление – пусть брат попытается найти его на следующем концерте, который должен был состояться очень скоро. Злополучный листок бумаги лежал поверх какой-то книги. Мы сидели у камина, потому что вечер выдался холодный и ветреный. И вот, должно быть, дверь открылась, хотя я этого не заметил, но только налетел порыв сквозняка, нетипично теплого, подхватил ту бумажку, и она угодила прямо в пламя, сгорев мгновенно, почти не оставив пепла. «Что ж, – сказал я тогда, – теперь ты уже не сможешь ее вернуть». Он с минуту молчал, а потом бросил мне довольно раздраженно:
«Верно, не смогу, но только не надо столько раз мне об этом твердить». Я заметил, что сказал всего один раз. «Четыре раза, не меньше!» – бросил в сердцах брат, и я задался мимолетным вопросом, что это на него нашло. Но перехожу к главному. Не знаю, читали ли вы ту книгу Карсвелла, которую разгромил мой злосчастный братец. Я вот читал дважды: до и после его смерти. В первый раз мы потешались над ней вместе. Написана она была жутко косноязычно – инфинитив на инфинитиве, о стиле даже говорить не приходится, от такого материала у любого преподавателя словесности волосы встали бы дыбом. Что до содержания, классические мифы и истории из «Золотой легенды» перемешались в нем с документальными рассказами про обычаи современных дикарей; все это, несомненно, заслуживает серьезного отношения, но только надо уметь подавать такой материал, а Карсвелл не умел. Он, похоже, не понимал разницу между «Золотой легендой» и «Золотой ветвью»[54] и безоговорочно верил им обеим. Короче, книга производила жалкое впечатление. После несчастья с братом я перечитал ее – лучше она не стала, но впечатление на этот раз оставила совсем другое. Как я вам уже сказал, я стал подозревать, что Карсвелл желал моему брату зла и даже в какой-то степени был виноват в случившемся. Поэтому текст стал казаться мне настоящим
Естественно, Доннинг тут же вспомнил эпизод в библиотеке Британского музея.
– Значит, он все-таки отдал вам бумаги? – спросил Гаррингтон. – Вы уже успели их просмотреть? Нет? Тогда, если не возражаете, мы просто обязаны это сделать – и прямо сейчас.
Они вместе отправились во все еще пустой дом – прислуга не вернулась покамест из больницы. Папка с бумагами пылилась без дела на письменном столе. Помимо прочего, там лежали листки в одну четвертую стандартного размера, которые Доннинг использовал для случайных записей. Когда он их приподнял, из-под них выскользнула полоска тончайшей бумаги. Окно было открыто – подхваченная ветерком, она вспорхнула в сторону улицы, но Гаррингтон был начеку. Он захлопнул ставни и подхватил бумажку на лету.
– Так и думал, – произнес он. – Нечто подобное получил и мой брат. Будьте начеку, Доннинг, для вас это может кончиться плачевно.
Исследование листка заняло много времени. Как и говорил Гаррингтон, надпись больше всего напоминала рунические письмена, но никак не поддавалась расшифровке. Мужчины не стали копировать руны, боясь преждевременно привести в действие те силы неведомого зла, что могли таиться в этих письменах. Потому до времени (надо признать сразу – только до времени) невозможно было выяснить смысл загадочного послания, но ни Доннинг, ни Гаррингтон с самого начала не сомневались в том, что руны нужно вернуть, причем лучше всего лично, для чего необходима особая ловкость, поскольку Карсвелл знал Доннинга в лицо.
Прежде всего следует изменить внешность, сбрив бороду. А вдруг удар будет нанесен раньше? Тут Гаррингтон заявил, что время можно и рассчитать. Ему была известна дата, когда брат получил проклятие: восемнадцатое июня. Смерть последовала восемнадцатого сентября. Доннинг моментально вспомнил, что три месяца упоминались в объявлении, которое он видел в трамвае.
– Вполне вероятно, – сказал он с кривой усмешкой, – что и мне дарован трехмесячный срок. Ну-ка, взгляну в своем дневнике… Вот! О случае в Британском музее я записал 23 апреля. Стало быть, под конец июля?.. Теперь, как вы должны понимать, мне крайне важно знать, что происходило с вашим братом в последние три месяца, в подробностях. Если вы, конечно, имеете силы делиться таким…
– Не вопрос. Сильнее всего его угнетало ощущение, что за ним следят, как только он остается в одиночестве. Через некоторое время я даже перебрался спать к нему в комнату. Вроде бы полегчало, но все равно он во сне продолжал бредить. О чем? Стоит ли говорить об этом, пока нам ничего не ясно? Думаю, нет, но скажу вам вот что: в те недели мой брат получил по почте два конверта с лондонскими штемпелями, надписанные печатными буквами. В одном из них была грубо вырванная из книги гравюра Бьюика[55], изображавшая залитую лунным светом дорогу, по которой бредет одинокий путник, а за ним крадется ужасного вида демоническое создание. Под ней значились строки из «Старого морехода» – как я понял, гравюра иллюстрировала эти стихи:
В другом конверте оказался календарь – обычный отрывной. Брат даже не взглянул на него, но я поинтересовался после его смерти – и обнаружил, что после восемнадцатого сентября все листы вырваны. Вас, наверное, удивляет, что брат осмелился выйти из дому один в вечер своей гибели, но в том-то и штука, что в последние десять дней жизни он совершенно освободился от мании преследования!..
Результатом этого совещания явился следующий план. Генри Гаррингтон, знакомый с соседями Карсвелла, взял на себя слежку за всеми передвижениями последнего, тогда как Доннингу надлежало хранить рунический став под рукой и быть готовым спровадить его недругу при первой же возможности.
На том они расстались. Вне всякого сомнения, последующие недели стали для нервов Доннинга суровым испытанием. Непреодолимый барьер, который, казалось, окружил его с того дня, когда он получил бумагу Карсвелла, начисто отрезал все пути к бегству, хотя иные казались очевидными. Не было никого, кто бы мог ему их подсказать, а он сам полностью лишился инициативы. Минул май, потом июнь и начало июля, а он лишь в неописуемой тревоге ждал вестей от Гаррингтона. Но Карсвелл безвылазно сидел в Лаффорде. Наконец, менее чем за неделю до того дня, который он уже привык считать венцом своего земного пути, пришла телеграмма:
Уезжает с виктории поездом в четверг вечером и далее следует пароходом. Не упустите. Приду сегодня. Гаррингтон.
Генри и Доннинг встретились ко времени и обговорили план. Поезд уходил с вокзала «Виктория» в Лондоне в девять, и его последней остановкой перед Дувром был Кройдон-Вест. Гаррингтон увяжется за Карсвеллом на «Виктории», а Доннинг будет поджидать в Кройдоне, где в случае крайней необходимости он его окликнет по заранее условленному имени. Доннингу придется изменить свою внешность до полной неузнаваемости, снять все именные бирки с багажа. Ставы, разумеется, он будет иметь при себе.
Трудно даже пытаться описать то невероятное волнение, которое охватило Доннинга на платформе в Кройдоне. В последние дни ощущение опасности только усилилось, когда он заметил, что окутывавшее его черное облако стало как будто немного рассеиваться. Облегчение, как он уже знал, было недобрым предзнаменованием. Если Карсвеллу удастся ускользнуть от него, надежды не останется. А такое вполне могло случиться! Сам по себе слух о его намечавшемся путешествии мог оказаться уловкой. Те двадцать минут, что он мерил беспокойными шагами платформу и приставал к каждому носильщику с расспросами о поезде, оказались едва ли не самыми трудными в его жизни. Но вот подошел поезд, и он увидел Гаррингтона в окне одного из вагонов. Доннинг поднялся и, медленно проходя по вагону к купе, где ехали Гаррингтон и Карсвелл, с облегчением увидел, что поезд далеко не переполнен.
ebooksa